Ф.С. Аллилуев.

Материалы, сданные в ИМЭЛ.

1/ Борьба за хлеб. – 1 экз.

2/ От Москвы до Царицын. Встречи с т. Сталиным.

3/ Встреча. Украина, 1918, июнь. 1 экз.

4/ Встречи с т. Сталиным.

5/ Красные части перешли в наступление /Царицын, июль 1918 г./.

6/ Броневая разведка. Царицын, 1918 г. Вторая половина июня месяца.

7/ Обед у Минина.

8/ Митинг, Царицын, июль, 1918 г.

9/ На трибуне Ленин. – 1 экз.

10/ Тов. Сталин на бронепоезде. Царицын, 1918 г.

11/ Таран. – 1 экз.

12/ Руднев. – 1 экз.

Чрезвычайный Продовольственный Комитет Юга России – Чокпрод – был организован Советским правительством в феврале 1918 г. и под общим руководством С. Орджоникидзе, как Чрезвычайного Комиссара Юга России, осуществлял свою деятельность /заготовка и отправка продовольственных грузов в Центр/ на Украине, имея базой Харьков.

С наступлением немцев и украинской контрреволюции, перед непосредственной угрозой захвата Харькова, Чокпрод в конце апреля 1918 г. переезжает сначала в Ростов, а отсюда через Тихорецкую в Царицын. Это и был тот аппарат, с помощью которого товарищ Сталин должен был решить возложенную на него революцией задачу заготовки продовольствия в богатейших районах левобережья Дона, Ставропольщины и Северного Кавказа с дальнейшей переотправкой этого бесценного груза в голодающие области Центра.

В Правобережьи Волги, богатом скотом и заливными лугами, нужно было взять мясо и фураж.

Военная обстановка гражданской войны, создавшаяся к моменту приезда тов. Сталина в Царицын, уже исключала в качестве прочной базы все непосредственное левобережье Дона не только потому, что это была «опасная зона», где нельзя было работать спокойно, а потому, что имеющимися здесь запасами попользовалась армия – воинские части и отряды, не имевшие организованного тыла и никакого централизованного снабжения продовольствием и фуражом, и существовавшие на подножном корму.

Это обстоятельство сужало область работы продовольственных органов в наиболее близких к Царицыну районах, однако в руках Советского правительства оставались продовольственные запасы богатейших хлебных губерний между Волгой и Доном, а также и главным образом, весь Северный Кавказ, еще прочно оборонявшийся крупными силами Красной Армии к востоку от Батайска.

Фактическое руководство Чокпродом ко времени приезда тов. Сталина осуществлял Заместитель Народного Комиссара Продовольствия Арашак Степанович Якубов.

Метод работы Чокпрода на Украине был до нельзя прост. Здесь с большим количеством городов, при значительной прослойке рабочих в органах власти, хорошо развитой ж. д. сети, и наличии уже готовых запасов хлеба у путей от прошлой деятельности земских и частно заготовительных аппаратов, простое обращение по телеграфу к Советам, Ревкомам и железнодорожным Советам, давало свои результаты.

Чокпрод имеет на Украине сравнительно небольшое количество агентов, деятельность которых ограничивалась лишь районом железных дорог, и на местах, как правило, находил эффективную помощь органов Советской власти.

Совершено иная обстановка получилась под Царицыном – на Юг, на Северный Кавказ шла единственная железная дорога /для подачи грузов и вагонов/, забитая к тому же воинскими эшелонами, по всему право- и левобережью реки Дон – кипела лихорадочная деятельность контрреволюционных сил, и, наконец, в этих районах сказывалась слабость самих органов советской власти, целиком занятых борьбой с наступающей извне и изнутри контрреволюцией. Все эти обстоятельства требовали

иных методов и других усилий, нежели в более благоприятных условиях на Украине, требовались новые методы работы, много инициативы, для каждодневных новых и новых решений, к чему Якубов оказался неподготовленным и эта ситуация со всеми своими трудностями была ему не по плечу.

Человек грамотный, и знающий, но мало инициативный, вялый по натуре, он не смог примениться к изменившейся обстановке и оказался неспособным развить ту необходимую энергию и те темпы работы, которые требовало катастрофическое продовольственное положение голодающей страны.

За месяц пребывания Чокпрода в Царицыне сделано было ничтожно мало – почти ничего. Якубов растерялся и едва-едва начинал «раскачиваться», выбивался из сил, но сделать ничего не мог, между тем, вся тяжелая обстановка страны требовала иных темпов, иной энергии. Решить вопрос в этой сложной обстановке могла лишь железная сталинская воля и гениальная сталинская инициатива.

Чокпрод, на который были возложены важнейшие государственные задачи, находился в поистине жалком состоянии. За исключением канцелярии центральной базы 18 человек, никакого другого аппарата, никакой сети заготовителей агентов Чокпрод еще не имел.

Якубов по примеру того, что ему удавалось на Украине, честно рассылал в хлебные районы телеграммы за телеграммой, имел достаточные сведения о хлебных запасах и успокоительные извещения, что там-то, там-то Исполкомы в понимании всей государственной важности вопроса, обязуются погрузить и отправить столько-то хлеба; ждал когда со дня на день должны придти два или три «маршрута», согласно извещения, отправленные с Юга,

но хлеб шел слабо, а «маршруты» терялись и застревали в пути и отстаивались днями и неделями на узлах и запасных путях далеких станций и полустанков.

Несмотря на то, что Чокпрод успел эвакуировать в Царицын все свое значительное имущество, свой обменный фонд товаров – больше двухсот вагонов мануфактуры, скобяных товаров, кожи, сбруи, гвозди, сельскохозяйственные машины – все то, в чем был голод здесь, у производителей хлеба, – результаты работы были мало сказать неудовлетворительные, просто плачевные.

Слово за словом в беседе с Якубовым тов. Сталин настойчиво выявлял обстановку работы. Беседа продолжалась на ходу по дороге в гостиницу – ресторан «Столичные номера», находившуюся по пути к Чокпроду, ни на минуту не прерывалась она и за обедом. После обеда т. Сталин с Якубовым уехали в Чокпрод.

За обедом в гостинице «Столичные номера» я воочию мог убедиться в продовольственном благополучии города. Еще три дня тому назад, в Кремле, т. Сталин угощал нас совнаркомовским обедом – супом из воблы с маленьким кусочком хлеба, мало чем отличавшимися от тех голодных похлебок, которые я хлебал в московских столовых. Здесь же за каких-нибудь полтора рубля можно было получить первоклассный обед, даже с бутылкой нарзана. То же изобилие я увидел, когда мне удалось побывать на базарах и рынках. Я мог уже вплотную наблюдать продовольственные богатства этого края. В продолжении моего пребывания в Царицыне, до октября 1918 г., лишь в период осад, когда город окружался белыми и прекращался подвоз, создавалось некоторое продовольственное напряжение, конечно, ни в коей мере не сравнимое с теми бедствиями, которые в это время испытывали Москва, Петроград и другие города центральной России.

Уже буквально в первые часы пребывания в Царицыне т. Сталин успел ориентироваться в работе Чокпрода.

План тов. Сталина, который он и осуществлял с присущей ему последовательностью и энергией, сводился в основных позициях к следующему:

Самые крупные хлебные богатства находились на Юге /Северный Кавказ/; в Ставропольщине по приблизительным подсчетам имелось до 4 ½ миллионов пудов излишков, однако этот район был почти изолирован от магистральных водных и железнодорожных путей, в Терской области запасы исчислялись до 10 миллионов пудов, на Кубани – 7 – 8 миллионов.

Задача «выкачивания хлеба» решалась, как организацией заново «из ничего» - заготовительно-закупочного аппарата /таковой фактически вовсе не существовал/, так и не в меньшей мере, работой всех видов транспорта, начиная с гужевого, который доставлял бы хлеб из глубинок к ссыпным пунктам, работой всей системы железнодорожных и водных путей, начиная от простой погрузки в вагоны /задачи тоже не всегда оказывавшиеся легкими/ и кончая самым главным – наличием здорового порожняка вагонов и барж с соответствующими средствами тяги – паровозами и пароходами. Решающее значение имели пропускная способность железных дорог и, наконец, охрана продовольственных грузов в пути от прямого расхищения и произвольных задержек в результате бездеятельности или саботаже администрации.

Все эти простые в изложении на бумаге или на словах схемы в своей практике осуществления на деле представляли невероятной трудности задачу: все надо было буквально создавать из ничего, т. к. все каналы и рычаги заготовок и транспорта находились в состоянии полного развала или не существовали совсем, невозможное и немыслимое надо было делать осуществимым и ре-

альным, невероятное – осязаемым фактом.

В результате захвата контрреволюцией Украины и Донщины – вся железнодорожная связь хлебопроизводящих областей Северного Кавказа с Москвой, т. е. Центральной Россией, сводилась к одной крайне ненадежной /одноколейной/, совершенно расшатанной магистрали Тихорецкая - … Царицын – Грязи. В самых благоприятных условиях, в самое спокойное время, при полном обеспечении этой линии, пропускная способность ее все равно были бы недостаточна /какую же цену она имела в тот момент – в положении прифронтовой полосы в состоянии полного развала – представить не трудно/. Поэтому – то тов. Сталин, проводя самым решительным образом работу по оздоровлению и приведению в порядок этой линии, с не меньшим вниманием относится к имеющим гораздо большие грузоподъемные возможности водным путям Волги и Каспия.

В его плане, – погрузка значительной части продовольствия на воду в Царицыне с тем, чтобы, высвобождая железнодорожный порожяк возвращать его в заготовительные районы Северного Кавказа, той же цели должен служить и непосредственный подвоз к Царицыну, Соретте, Черному Яру гужом хлеба из близлежащих районов и одновременно использование в качестве задачи большого плана, Каспийского порта Петровск для вывоза через Астрахань и Волгу хлебных богатств Терской области.

Терская область буквально изнемогала от хлебного изобилия, в одном только районе Кизляр – Святой Крест – Бранская излишки доходили до 6 – 7 миллионов пудов. Взять этот хлеб у производителей за деньги, и тем паче за в обмен на товары не представляло неразрешимой задачи. Основная трудность заключалась в вывозе – в транспорте. Направлять отсюда хлеб на запад через Тихорецкую было бы неправильным, одна Кубань могла

дать столько хлеба, что железная дорога не справилась бы с перевозками и была бы забита грузами. Из Терской области т. Сталин намечает везти хлеб на восток в Петровск, а оттуда на Астрахань и дальше по Волге, этот же порт должен снабжать и Бакинских рабочих.

Линия железных дорог Кизляр – Моздок, Хасав Юрт – Петровск должна быть обеспечена паровозами и порожняком. Здесь должен быть усилен гужевой транспорт, сюда надо бросить людей, деньги, товары. Тов. Сталин немедленно направляет в Петровск и дальше на Терек Якубова, при всей своей нерешительности, являвшегося человеком, имевшим большой опыт в деле продовольственных заготовок, и Артема Сергеева /который должен был ехать в Баку/. Людей им должны были дать Астрахань, Баку, Владикавказ, и наконец, прислать из голодающих районов.

По согласованию в тов. Лениным, тов. Сталин добивается посылки в этот район специальной комиссии Совнаркома; по предложению тов. Сталина Совнарком выносит решение для вывоза хлеба из …. района строить в срочном порядке железнодорожную ветку Кизляр – Брянская, для чего туда посылается специальная комиссия Совнаркома.

Весь юг был наводнен организованными и неорганизованными мешочниками. Голод, терзавший центральную Россию, бросал неудержимым потоком в хлебные районы тысячи и тысячи людей. Ехали в одиночку с целью обеспечить себя, ехали уполномоченные учреждений, заводов, поселков и т. д., а вместе с ними и тысячи просто «предприимчивых» людей, доподлинных спекулянтов, любителей заработать на бедствиях народа.

Каждый думал прежде всего о себе, игнорируя совершенно интересы государства. Постановления правительства нарушались не только отдельными лицами – совершенно открыто, наперекор всей продовольственной политике, в ряде случаев, действовали и уполномоченные органов власти. Все эти большие и малые мешочники в погоне за хлебом «для себя» взвинчивали цены, поощряли спекуляцию, срывали политику цен и заготовок государства. Нарушения эти проникали даже в продовольственные органы, призванные творить политику государственных заготовок.

В отношении таких людей т. Сталин принимал суровые меры. В телеграмме от …. Т. Ленину: «… Уполномоченный по товарному обмену Зайцев будет мной арестован за мешочничество и спекуляцию казенными товарами. Передайте Шмидту не присылать больше жуликов». Телеграмма т. Ленину от …. «Зайцев нарушил политику цен партии и правительства, повышая цены на хлеб, разбазаривая товарный фонд». Тов. Сталин дает соответствующую квалификацию его действиям: «Спекулянт и мошенник».

Целый ряд продовольственных органов Саратова, Астрахани, Петрокоммуны и другие, пославшие в эти районы своих уполномоченных, конкурируя друг с другом, сознательно шли на повышение цен. Путем взяток и подкупа захватывались средства транспорта – вагоны, суда, разворовывались идущие без охраны и проводников /???/ маршрутные поезда в то время как на Севере люди сидели на сверхголодной норме ¼ или 1/8 ф. хлеба и то не каждый день.

Вот одна из телеграмм Ленина, характеризующая положение с продовольствием в стране: «Сегодня вовсе не выдавали в Питере и Москве положение плохое сообщите можно принять экстренные меры ибо кроме как от вас достать не откуда».

/Ленин, т. VIII 28/VII – 1918 г./. Здесь же десятки и десятки вагонов из-за порчи /действительной или мнимой/ букс или из-за неразберихи, засылались в тупики, простаивая там месяцами, «терялись в пути».

В той же телеграмме от 8 июня т. Сталин сообщает Ленину: «В Царицыне, Астрахани, Саратове идет вакханалия и спекуляция добился введения карточной системы и твердых цен в Царицыне»…

Как видно из этих строк, в своей заготовительной практике Царицынский Совет шел по пути поощрения спекуляции, нарушая твердые цены. Но это было типично не только для Царицына.

… «Того же надо было добиться Астрахани, Саратове иначе через эти клапаны спекуляции утечет весь хлеб. Пусть ЦИК и Совнарком в свою очередь потребуют от Советов отказа от спекуляции».

Эти действия органов власти вели к тому, что у держателей хлеба, главным образом кулаков, развивалась естественная для собственника тенденция: побольше взять денег и поменьше дать хлеба. Такая позиция продовольственных органов и советов вели к полному провалу государственных заготовок и к полному господству кулака и спекулянта на хлебном рынке.

Состояние водного и ж.-д. транспорта решает все. Наведение большевистского порядка на этих жизненных артериях страны – одна из первых задач, осуществленных т. Сталиным со всей его решительностью.

Работу железных дорог Тихорецкая – Царицын – Грязи, возглавляли так называемые коллегии Наркомпути. В бездеятельности и неспособности этих коллегий т. Сталин убеждается с первых же

дней и тут же принимает свои меры. «Я принужден поставить специальных комиссаров, которые уже вводят порядок, несмотря на протесты коллегии. Задетые в своей бюрократической амбиции работники коллегии НКПС не понимали или не желая понимать необходимость самых решительных мер и крайнего напряжения всей энергии, пытались сопротивляться, проводимым т. Сталиным мероприятиям. Однако, работа т. Сталина немедленно же давала убедительные результаты. «… Комиссары открывают кучу годных паровозов, о существовании которых коллегии не подозревали», - пишет т. Сталин В.И.Ленину… 1918 г.

Мобилизовав на помощь широкие массы рабочих, т. Сталин сразу же выявил те резервы службы тяги, которые были неизвестны нерадивым хозяевам из ж.-д. коллегий. В той же телеграмме т. Сталин пишет: «Исследование показывает, что в день можно пустить по линии Царицын – Москва 8 и более маршрутов».

Так велась борьба за увеличение пропускной способности дороги. Там же т. Сталин заботится о готовности водных путей. «Дайте распоряжение об отправке пароходов в Царицын».

Тов. Сталин озабочен учетом и мобилизацией порожняка вагонов, которые, по его плану, нужно было двигать на Юг, где у ж.-д. путей лежали уже миллионы /?/ пудов хлеба и не вывозились из-за отсутствия вагонов и паровозов. Он же придумывает способ перегонки паровозов с несменяемыми бригадами.

Чрезвычайные обстоятельства требовали и чрезвычайных мер. Вот один из характерных документов, подписанных т. Сталиным, который исп… его стиль руководства:

/см. след. стр./

/Встречи с т. Сталиным/.

Мое знакомство с тов. Сталиным начинается с 1912 – 13 года, после одного из его очередных побегов из ссылки, когда он появился у нас на квартире на Выборгской стороне.

Все восприятия были непосредственными, – в нем я видел человека и большевика так, как к этому времени сложились мое миропонимание, симпатии и идеалы.

Тов. Сталин сразу же прочно вошел как в мое сердце, так и остальных, младших членов семьи, как свой и родной человек, как-то без слов, без рассказов /о себе он не любил рассказывать, в нем сразу чувствовался человек беззаветной преданности, человек, у которого слово большевика не расходится с делом.

Он вошел в рабочую семью, как свой. Сыну тбилисского сапожника незачем было приспособляться к этой семье, так как он сам плоть и кровь рабочего класса.

Тов. Сталин сразу же завоевал себе горячую любовь: в наших глазах он был олицетворением духа революционного движения, бесстрашия, мужества, отваги, непоколебимой стойкости и несгибаемой непримиримой воли; воплощением идейности, самоотверженности и самопожертвования, носителем наследства героизма и воли всех революций и всех народных движений против угнетателей, – героев тюрьмы, каторги, этапов, ссылки и эшафотов, боец непримиримой ненависти ко всем насильникам, поработителям.

Опять побег. Несколько бессонных ночей на улицах Петербурга под дождем. Одетый просто и без претензий на интеллигентность, бледный и худой, но неизменно веселый, едкий, острый, резкий и неутомимый. Он мог спать, пить, есть где угодно, что

угодно, герой революции в непрерывном походе, бесстрашный, гневный как к врагам, так и к малодушным, колеблющимся.

Гордый, несгибаемый большевик, не терпящий никаких компромиссов с неугасимой твердой верой в победу, всегда веселый и бодрый.

Совсем молодой 32-летний человек, он уже имел за спиной 15 лет подполья и около 8 лет тюрем и ссылок.

Тов. Сталин недолго пробыл в Петербурге; выданный провокатором Малиновским, он был схвачен жандармами и выслан на далекий Север Сибири в Туруханский край.

Сын пламенной Колхиды, выросший под знойным солнцем, в красивой богатой южной природе, в стране садов, гор, виноградников, орешников, акаций, чинар – он уже десяток лет не видел вечно голубого неба своей родины.

Жандармы решили сломить волю тов. Сталина на диком севере, сгноить сына солнца в мраке полярной ночи.

Но железная воля и могучий характер не поддавались никакому унынию или слабости.

Сухой морозный климат Туруханского края оказался благотворным, крепкий организм победил начинавшийся туберкулезный процесс. Тов. Сталин вернулся из ссылки здоровым, окрепшим и готовым, как всегда, к борьбе и победам.

Жандармы просчитались: 4 года ссылки, в нескольких градусах от полярного круга еще больше закалили и воспитали его непобедимую волю и могучий характер.

Помимо впечатлений от этой короткой встречи, из разговоров, которые мне пришлось слышать, я убедился, что тов. Сталин в среде настоящих подпольщиков имеет особый автори-

___________

х/ Подлинник этого письма хранится у моей матери – О.К. Аллилуевой.

тет: о нем рассказывали, как о примере стойкости и твердости духа, как о человеке, который для дела революции отдает и отдаст все. Неустрашимый боец с железным характером и волей, он за дело революции пойдет, не дрогнув, на любую казнь и муку и ни в какую, самую тяжелую и трагическую минуту, не изменит ни своему мужеству, ни хладнокровию, или самообладанию. Рассказывали, как он в Саратовской тюрьме дал в морду надзирателю, издевавшемуся над заключенными и после этого угодил в темный карцер; как тюремщики его, с целью «может быть прикончат»х/ сажали в камеру с уголовными и как своей смелостью и решительностью он заставлял уголовных уважать и бояться себя.

Человек, которому дано покорять любую панику, его кличка «Коба», турецкое слово – неустрашимый, смелый. Смелейший среди смелых бойцов большевистского подполья.

В 1917 году тов. Сталин появился у нас за Невской заставой лишь в середине марта. Несмотря на то, что он, по-видимому, успел отдышаться и «оттаять» за время пути и короткого пребывания в Петрограде – от режима свирепых морозов, мрака полярной ночи и однообразия природы Туруханского края, ссылка его сильно изменила, в лице тов. Сталина появились черты суровости. Однако, он остался неизменно весел, остер и бодр. Эта ссылка вместе с тюрьмами составила одиннадцать лет неволи из 20 лет борьбы.

Одет тов. Сталин был как всегда просто: пиджак, синяя ситцевая рубашка с белыми крапинками, какие носили низкооплачиваемые рабочие или мастеровые отходники, валенки.

В этот период я с ним встречался пару раз.

Лето 1917 года я провел на Украине, после возвращения в Петроград узнал, что тов. Сталин поселился у нас. Жил он в той же комнате, где скрывался в июльские дни тов. Ленин. Весь

_______________

х/ В этот период расправе уголовных с «политиками» была обычным явлением и широко поощрялась тюремными властями.

день на работе, тов. Сталин приходил только ночевать. В этой же комнате на диване спал я. Приходил Иосиф Виссарионович поздно и то не каждый день. В течение дня он не выпускал карандаша или перо из рук: встречи и беседы, указания и директивы, вся «Правда» или «Рабочий и Солдат» на плечах. О том титаническом напряжении, с которым тогда работал или, вернее, всегда работает т. Сталин, можно было судить по … мозолям на пальцах, которые образовались не больше, ни меньше как от … пера и карандаша… х/.

Отношения у нас были простые, носившие семейный характер. Иногда в редкие минуты свободы или, может быть, желания пары минут отдыха он читал нам отдельные выдержки из Горького, Чехова или Толстого и раскрывал в их произведениях столько нового, что я перечитывал вновь давно прочитанные вещи.

Как и где он питался – это остается для меня неясным до сих пор, по-видимому, за исключением утреннего чая, который также он не всегда успевал выпить, Иосиф Виссарионович, что называется, сидел на сухомятке. Вечером, возвращаясь с работы, он, как мне приходилось несколько раз видеть, покупал хлеб и копченую тарань или колбасу в ларьке на углу 10-й Рожественской и это было ужином, а может быть и обедом.

Во всех движениях, в костюме, в котором не было ничего лишнего, что бы могло «отнять хотя бы лишнюю минуту времени», в походке был виден человек, который весь целиком, без остатка, до конца отдал себя делу революции.

В предоктябрьские дни, когда вопрос стоял о перевороте и взятии власти, тов. Сталин парой реплик мог вселить ясность, веру и жажду этого переворота, как долгожданного часа и дня,

________________

х/ Это действительно факт: на пальцах т. Сталина я видел мозоли от карандаша и пера. Так работали люди, до конца преданные делу революции.

о котором мечтали ряд поколений революционеров.

После Октября тов. Сталин переселился в Смольный, здесь я был у него один раз.

Во время прорыва фронта немцами, после предательского акта Троцкого в Бресте, нарушившего данную ему директиву ЦК, по тревожному зову гудков заводов Петрограда, я вступил в красногвардейский отряд.

После Брестского мира, в конце марта, с тяжелым сердцем, вернулся я с фронта в Петроград.

Здесь я застал лишь одну мать. Отец и сестры уехали в Москву вместе с Правительством /брат был где-то на фронте/.

Так как мой красногвардейский отряд был расформирован, я поехал в Москву.

В Москве тов. Сталин мне предложил: «Иди ко мне работать секретарем». Никогда не работая секретарем и не имея никакого представления об этой работе, я, однако, долго не колебался и сразу же согласился на предложение Иосифа Виссарионовича. Около месяца я работал в Москве по линии Наркомата.

Последствия предательского акта Троцкого «ни мира, ни войны» сказывались на каждом шагу. Брестский мир окончился войной немцев и Украинской контрреволюционной Радой против Советов на Украине.

Слабые, уставшие от войны наши части и столь же слабые сколоченные в два – три дня красногвардейские отряды не выдерживали натиска регулярных вильгельмовских войск, дисциплинированных и имевших опытное командование.

Войска генерала Эйхгорна теснили разрозненные и неорганизованные красные отряды, каждый день приносил все менее и менее утешительные и безрадостные вести: немцы методически вытесняли нас с Украины, наконец, был оставлен и Харьков.

Бои по всей границе бывшей области Войска Донского. Под давлением немцев и казачьей контрреволюции мы оставляем Ростов.

Генерал Краснов обращается с верноподданническим манифестом к императору Вильгельму, призывая его помочь в борьбе против большевиков.

Неудачный десант под Таганрогом: немцы загнали десант в море, утопили и перебили его.

В центре саботаж интеллигенции, саботаж Желтого союза ж. д. Викжель, разруха растет.

Владимир Ильич выступает с апрельскими тезисами о принципах и стимулах труда в социалистическом государстве, социалистическом соревновании. Бездарная и подлая сволочь Преображенский и Сосновский – агентура Бухарина и кампания резко и безграмотно полемизируют с Владимиром Ильичем.

Хлебородные районы отрезаны. Голод начинает наступать. Правительство в Кремле питается супом из воблы и сидит на голодном пайке хлеба, не говоря уже о населении, которое голодает самым настоящим образом. Запасы продовольствия в Москве, Петрограде и других рабочих центрах ничтожны.

Первая социалистическая революция рабочих и крестьян в опасности. Костлявая рука голода угрожает задушить революцию.

Хлеб надо достать, нужно его вырвать.

В.И. Ленин решает послать на юг, в единственные хлебные районы, оставшиеся в наших руках, – товарищ Сталина.

Иосиф Виссарионович предупредил меня об отъезде за пару дней.

Я уже привык повиноваться и не рассуждать.

Сборы недолгие, собирались в течение нескольких часов. Весь багаж – восемь емких мест и продовольствие с расчетом на дорогу до Царицына.

Весь аппарат товарища Сталина секретарь и машинистка – я и моя сестра.

4-е июня. Казанский вокзал. Вечером, после долгой канители, ругани, объяснений с начальником и дежурным по станции, несмотря на предписания Наркомпути и Совнаркома, около 8 часов вечера, с опозданием на два часа, поезд тов. Сталина, сначала нерешительно, как бы спотыкаясь и останавливаясь у каждого семафора, а потом твердо взял курс Москва – Грязи.

Поезд состоял из салон – вагона, в котором помещались тов. Сталин, я, сестра и проводник. В салоне, помимо салона, было одно большое купе, которое занимал тов. Сталин, и два малых, в которых разместились мы с сестрой.

Как непременный атрибут этого времени, в составе поезда имелась пара платформ с бронемашинами и пулеметами и несколько товарных и классных вагонов с отрядом красноармейцев в 120 человек, запасы амуниции и продовольствия для отряда.

НКПС информировал т. Сталина, что до ст. Грязи дорога в сравнительном порядке и ехать будем спокойно, но одноколейная линия Грязи – Царицын в самом отвратительном состоянии и здесь поезд придется пропихивать через каждую станцию, полустанок, на этой линии пошаливают и белые казачьи банды. Действительно, до ст. Грязи ехали без передряг.

Отсюда до Поворино дело шло также сравнительно терпимо, на остановках после голодной Москвы радовала картина продовольственного благополучия: задешево можно было купить яйца, молоко, сметану и собственными глазами видеть и осязать, что эти края могут быть житницей столицы и основных рабочих центров.

Но после Поворино остановка коренным образом изменилась: поезд стал двигаться все туже и туже, начальники станций жаловались, что «вчера казаки путь разобрали», на станциях были слышны разговоры о военных столкновениях с белыми, встречались красные части, кое-где бронепоезда. Чувствовалась тревожная обстановка ближайшего тыла и та неразбериха, которая была свойственна этому периоду гражданской войны.

В продолжительных остановках, на каждой станции сказывался развал транспорта, дезорганизующее влияние прифронтовой полосы и саботаж железнодорожной администрации, не особенно охотно, видимо, принимавшей советскую власть и ее комиссаров. Несмотря на телеграмму, данную по линии, на каждой станции находились тысячи объективных причин, чтобы задержать поезд на час – полтора. «Нажимы» помогали, но не везде.

В пути была получена телеграмма Серго Орджоникидзе: В Царицыне восстание бандита – анархиста Петренко: спекулируя на отсталых настроениях и низменных инстинктах, Петренко ворвался в Царицын и пытается захватить государственный банк с целью его разграбления.

Тов. Сталин рвался в Царицын, наш отряд с броневиками мог быть решающим привеском в боях против Петренко. Однако, поезд двигался медленно и в дороге же было получено второе сообщение Серго, что восстание подавлено, а Петренко поймал и расстрелян. Этому бандиту удалось увлечь за собой лишь не-

большие группы уголовных элементов, соблазнив их перспективой разграбления банка.

Но вот, наконец, к утру 6-го июня, после очередной долгой стоянки, покинули станцию Серебряково – один из многочисленных пунктов железной дороги Грязи – Царицын, в недалеком будущем тыл героических боев за Советскую власть. С грохотом поезд пересекает мост через реку Медведицу, а дальше … Аргеда – Липки, Иловля, Качалинская и, наконец, знаменитая Гумрак – северная оконечность громадного Царицынского железнодорожного узла, раскинувшегося на протяжении 20 – 25 километров до Сарепты, Воропоново и вдоль берега Волги.

Несмотря на непосредственную близость Царицына – на ст. Гумрак опять томительная задержка: обещания сейчас же выпустить поезд и вслед за тем ссылки на то, что «путь еще не свободен». Наконец, состав трогается, перед глазами раскрывается густая сеть рельсовых путей, забитых бесконечными товарными составами, вагон трясет и подбрасывает на многочисленных изношенных стрелках, на душе неизбежное напряженное ожидание, свойственное концу пути в новые, незнакомые места. Товарищ Сталин, как всегда, спокоен и непроницаем.

Еще и еще мелькают красно-коричневые вереницы товарных составов.

Но вот широкий пучок путей сужается, как бы попадая в горловину, зажатый справа пригорком, на котором разбросаны игрушечные деревянные домишки; среди красных товарных мелькают одинокие зеленые пассажирские составы и слева открывается вид на грязно-белое здание Царицынского вокзала.

На перроне зоркий глаз т. Сталина замечает встречающих: Председателя «Чокпрода» Якубова х/ и жену Серго Орджоникидзе Зинаиду Орджоникидзе и Артема Сергеева. После коротких приветствий и расспросов т. Сталин переходит немедленно к делу, информируясь у Якубова, руководителя всем продовольственным делом, здесь о положении дела. Представители Царицынского Совета и комендант города Тулак запоздали к встрече и приходит лишь через час после приезда; - несмотря на отданное распоряжение, начальник станции не удосужился их известить о времени прибытия поезда. Таковы были степень расхлябанности и исполнительности аппарата в те времена, этот хитроватый железнодорожный чиновник, который «добровольно» гнул спину и трепетал перед всеми видами начальства, как царского, так режима Керенского, вдруг почувствовал себя какой-то независимой личностью, едва власть перешла в руки рабочих и крестьян.

От З. Орджоникидзе т. Сталин узнал, что Серго, в связи с возросшей активностью белых, потрепавших наши части, уехал на фронт в километрах 40 – 45 от Царицына.

Пока т. Сталин слушал доклад Якубова и знакомился с представителями Царицынского Совета, состав снимали с главных путей и перебрасывали в тупик.

Опять качка и толчки на стрелках и, наконец, поезд тов. Сталина, представителя Совета Народных Комиссаров первой в мире социалистической республики, голодной, разутой и неодетой, но гордой и борющейся не только за свое существование, но за полный и победоносный разгром врагов, республики, чью волю к победе не сломили ни голод, ни разруха, ни отдельные поражения, ни отсутствие организованности и усталость после четырех

________________________

х/ Якубов Аршак, Зам. Нр. Ком. прод. и руководитель Чокпрода – Чрезвычайного продовольственного Комитета Юга России в Царицыне.

лет империалистической войны, поезд уполномоченного первого социалистического СНК, отманеврировав по стрелкам и путям Царицынского вокзала, дрогнул, остановился, всех находившихся в вагоне тряхнуло. Путь окончен.

Поезд был поставлен в первый тупик в направлении к Сарепте и Тихорецкой. Началась жизнь и работа т. Сталина в Царицыне.

Аллилуев Ф.С.

Вагон тов. Сталина в Царицыне в течение двух с половиной месяцев был боевым штабом, куда стекались телеграммы, запросы, сообщения, сводки и откуда шли ответы, директивы, приказы и донесения в Совнарком тов. Ленину. Тут же тов. Сталин принимал десятки и десятки людей со всех концов охваченного пожаром гражданской войны Юга. В этом же вагоне произошла встреча как с первыми вестниками Пархоменко и Щаденко, так и самим Климентием Ефремовичем Ворошиловым. Два месяца – на колесах, несмотря на 40 градусную Царицынскую жару, духоту, вокзальную пыль. Ночью накалявшаяся за день, как жаровня, железная крыша вагона, отдавала свое тепло и в поезде было неизвестно, что такое ночная прохлада.

Но товарищ Сталин целиком был поглощен делом, и ему некогда было думать об удобствах и неудобствах. Лишь когда он вплотную подошел к военным вопросам и фактически уже руководил всей обороной Царицына, тогда /опять-таки повинуясь интересам дела/ он переехал в штаб северо-кавказского военного округа. К тому же за это время тов. Сталин стал достаточно широко известен белогвардейцам и дальнейшая его жизнь в вагоне уже могла быть чревата последствиями.

Вход в вагон был совершено свободен и в продолжении всего времени жизни на колесах тов. Сталин не выставил караула. Даже после имевшего место инцидента, когда два подвыпивших матроса прорвались в вагон, набуянили и их оттуда пришлось «честью просить», даже после этого случая караул не был выставлен и на имевшие место предложения начальника отряда т. Сталин отвечал неизменно – «не надо».

Если на сегодня такое положение вещей многим может показаться непонятным, то для 1918 г., когда массы только – только освободились от гнета царя и буржуазии и когда всякий лишний атрибут власти мог их стеснять и раздражать, такой порядок диктовался доподлинной политической чуткостью, сказывалась в этом и свойственная тов. Сталину ненависть ко всякого рода бюрократическим проявлениям.

Одним разительным примером я бы хотел здесь подчеркнуть эту особенность – простоту т. Сталина.

Дней через 5 – 6 после приезда тов. Сталина, через Царицын, в направлении на Северный Кавказ, проезжал с командировкой Совнаркома небезызвестный Шляпников /ныне арестованный, как враг народа/. Откормленный, краснорожий субъект с лицом заевшегося буржуа. Этот вчерашний рабочий уже тогда приобрел замашки барина и величаво снисходительную манеру обращения с «рядовыми людьми». Поезд Шляпникова внешне и внутренне резко отличался от поезда т. Сталина. Все было поставлено «на широкую ногу» - два салона, специальный вагон – кухня с парой, а может быть и тройкой поваров, десятка 3 человек аппарата, коменданты, ординарцы и проч.

Тем не менее, Шляпников не очень преуспел в делах, порученных ему Совнаркомом, и этому причиной было не создавшееся военное положение на Северном Кавказе, а его собственная никчемность, бездарность, ничтожество, барственность, ничего общего с пролетарской революцией не имеющая.

Шляпников недолго прогастролировал на Северном Кавказе, прислал несколько панических телеграмм, «благополучно и благонамеренно», задолго до наступления обстановки, грозившей опасностями, эвакуировался через Махач-Калу /Петровск/ в

Астрахань, а оттуда в Москву. Царицын он предупредительно объехал, не желая попадаться на глаза тов. Сталину.

Через два дня после приезда вернулся Серго; видимо, еще в пути к Царицыну он узнал о приезде Иосифа Виссарионовича и прямо с фронта явился к нему.

На дебаркадере появилась энергичная, как вихрь, фигура Серго и через минуту он был уже в вагоне. Горящий, огневой Серго как бы не остыл еще от перепалки по ликвидации Петренко и впечатлений от поездки на участок Царицынского фронта.

Только что вытесненный немцами из Украины, после ряда потерь, поражений, отступлений, измен, паники, всего того, что могло, казалось бы, привести в уныние любого самого отъявленного оптимиста, – Серго не обнаруживал ни малейших сомнений, колебаний, неверия или неуверенности. Для него было ясно в двух словах – «надо драться»! Драться, чтобы победить! Воля к победе, вера в непобедимость народа, вера в массы у Серго были совершенно исключительные.

Это был боец с головы до ног: поражения его не обескураживали, а лишь заставляли подтягиваться и действовать с удесятеренной энергией; маленький местный успех или отбитая атака окрыляли, как крупный разгром противника, его содержанием, существом было: «Победить или умереть», ибо таков приказ партии, требование революции.

Серго рассказывал о положении в Царицыне. Под Царицыным уже наметился фронт.

Здесь разбросаны разрозненные отряды, отступившие сюда разными путями с Украины, кто через Лихую, через Донщину, кто через Ростов. Здесь, как правило, наиболее слабые и наименее организованные части, бежавшие ранее и впереди всех,

в то время, как все лучшее и крепкое продолжало драться до конца, задерживая врага.

Настроение и боевой дух войск стоит низко – дезертирство громадное: сказывается усталость, результаты неудач и тяга старых солдат царской армии домой, в деревню, к земле. Особенно сильно дезертирство среди тех, чьи дома за спиной, близко, у саратовских, пензенских и астраханских крестьян; крепче держатся те, у кого дом далеко или путь к нему отрезан белыми. «А вообще – говорил Серго – «красноармейцы одним глазом косят на дом».

Под Царицыным уже наметился фронт. Все правобережье Дона захвачено белыми, часть реакционного или обманутого реакцией количества пока еще колеблется, но можно ждать и худших перспектив. Мост через Дон в районе Царицына взорван и какова судьба тех частей Красной Армии, которые, быть может, пытались пробиться через Донщину, – неизвестно.

Линия фронта – это отряды без связи и почти без руководства, непрочная, ненадежная, части слабые, неустойчивые, склонные к панике.

Белым нередко удается брать нас на «Ура» - свист и гиканье летящей в атаку казачьей лавы иной раз пугает слабых и они делаются легкой добычей рубящей их «подчистую» кавалерии. Однако здоровые части легко и решительно дают казакам отпор и отбивают их конные атаки.

Серго выезжал на фронт после того, как белым удалось крепко порубить два наших отряда, поддавшихся панике, и когда фронт заметно колебнулся. Однако, за два – три дня пребывания на передовой линии ему удалось поднять дух, нанести белым ряд ударов и вселить в бойцах уверенность в том, что с кавалерией бороться не так уж трудно.

Серго принадлежал к той железной когорте людей ленинско-сталинского типа, которые могли и считали нужным любой опасности смотреть прямо в глаза, не убаюкивая себя ложными иллюзиями, не страшась трудностей и не замазывая теневых сторон обстановки.

Однако, несмотря на то, что он с предельной беспощадностью вскрывал все недочеты обстановки, весь его анализ от начала до конца был проникнут неистребимым оптимизмом.

Серго рассказывал горячо, красочно описывал отдельные боевые эпизоды, весело и радостно смеялся, вспоминая про удары и поражения, нанесенные нами белым. Иосиф Виссарионович слушал его спокойно и сдержанно, покручивая усы, слегка иронизируя над его горячностью, но иногда сам вспыхивал и загорался, задавая вопросы и вновь возвращался к своей спокойной сдержанности.

Неиссякаемая, непобедимая вера Серго в победу, в силу коммунистических идей произвела на меня сильное впечатление. «Вот я смотрю», - говорил Серго – «на наших красноармейцев, народ темный, в результате 4-х летней войны большинство из них просто одичали, а многие и книжки ни одной не читали за свою жизнь, но своим классовым инстинктом каждый твердо определили свое место в революции. Он всем существом с ней, он предан делу революции, страдает, борется, погибает и мыслит, как коммунист».

Такова была далеко не приглядная обстановка в Царицыне к моменту приезда тов. Сталина.

Российская Федеративная Республика

Совет Народных Комиссаров

Москва – Кремль

8 июня 1918 г. № а 50

Во исполнение декрета Совета Народных Комиссаров от 31 мая Андрей Казимирович Сазонов назначается комиссаром по транспорту желез. дорожному и водному в Чрезвычайном Комитете по продовольст. и снабжению. Ему предоставляется право требовать пароходов, паровозов, маршрутно-продовольственных поездов, пароходов для продовольственных грузов, право подачи телеграмм и пользования телефонами бесплатно.

Член Совета Народных Комиссаров

Народный Комиссар – И. Сталин

Тов. Сазонову предоставляется право контроля и ревизии всех водных транспортных контор, складов, станций, узлов, производить реквизиции, конфискации, переадресовки грузов, требовать отдельные паровозы, назначать к отправлению продовольственные поезда. Начальствующих лиц Военно-революционных организаций, начальников отрядов, - прошу оказывать товарищу Сазонову всякое содействие при требовании давать вооруженные команды для задержки грабителей, хулиганов, мародеров и саботажников, при вооруженном сопротивлении расстреливать последних.

В распоряжение т. Сазонова для поездок предоставлен вагон 697 …. Ж. д. с правом прицепки ко всем без исключения поездам и паровозам. При порче вагон должен быть немедленно заменен. Тов. Сазонов пользуется правом бесплатного проезда по всем водным и ж. -д. путям во II классе.

Член Совета Народных Комиссаров

Народный Комиссар – И. Сталин.

Этот мандат имеет свою маленькую историю. При отъезде из Москвы по предложению т. Ленина, Совнаркомом т. Сталину было выдано 10 -12 чистых бланков Совета Народных Комиссаров, с государственной печатью, для использования по мере необходимости. Мандат на бланке и с печатью Совнаркома был сильным оружием в руках уполномачиваемых им лиц. Тов. Сталин берег эти бланки как зеницу ока. Когда он решил выдать Сазонову, как основному работнику Чокпрода, мандат, он предложил мне сформулировать примерную редакцию, дав отправные указания для составления текста. Пока т. Сталин был занят беседой с Сазоновым, я набросал черновик и зачитал его, получив после некоторых поправок одобрения и предложение немедленно печатать на машинке. Здесь я перестарался и под незаконченной редакцией поставил подпись: Народный Комиссар… Показав напечатанное т. Сталину, к моему ужасы услышал короткое: «не годится». Нужный бланк был испорчен из-за моей неосмотрительности и поспешности. «Загубил бланк», - решил я. Однако, т. Сталин лишь на пару секунд остановился на ошеломившем меня обстоятельстве. «Пиши дальше» - услышал я. И он стал диктовать вторую часть мандата. Вот почему на этом документе две подписи т. Сталина.

Весь транспорт Чокпрода состоял, как это сразу же установил т. Сталин, из 10 – 15 еле живых грузовиков, фиат. Ни одной подводы, ни одной лошади, также как и волов. Немедленно же привлекая к этому делу Царицынский Совет, т. Сталин выясняет все возможности выполнения крупного заказа Чокпрода на колеса и телеги кустарными мастерскими города, сразу же заботясь и об обеспечении этого дела материалами и деньгами. Со Штабом Обороны Царицына он договаривается о передаче Чокпроду выбракованных армейских лошадей с подбитым, от неумелого обращения с седлом, хребтом и вполне годных для хомута.

Наконец появился этот легендарный Ворошилов, о котором я уже слышал столько восторженных отзывов. Когда Пархоменко произносил его имя, то уже в тоне чувствовалась необычайная любовь и личная преданность. Горячий и яростный Щаденко имя Ворошилова произносил с особым твердым выражением, как бы выполняя приказ. В их рассказах чувствовалось, что Ворошилов это скала, цемент и душа всего дела.

Тов. Щаденко предупредил тов. Сталина, что К.Е. завтра будет в Царицыне.

Пархоменко и Щаденко для меня были уже люди свои. С веселым, бесконечно ласковым шахтером я быстро подружился. Е.А. Щаденко я воспринял, как олицетворение сурового бойца, в котором бесстрашие сочеталось с твердостью характера и беспощадностью к врагам.

Образ Ворошилова я рисовал себе по разному.

Около 12 часов дня, Климент Ефремович, Щаденко, Пархоменко появились в вагоне. Легендарный Ворошилов оказался плотным, крепким железным человеком, ниже среднего роста с хладнокровными манерами бойца, которыми он как бы запирал на железный засов всю взрывчатую силу своего порыва стремительности, отваги, решимости и непреклонности; с бдительным твердым взглядом и твердой походкой. Одет он был в полинявшую летнюю солдатскую гимнастерку и поношенный и выцветший от солнца и непогоды военный картуз.

Никаких внешних признаков лихости – рабочий, большевик, в форме солдата. Железная воля и характер струились из каждого жеста, движения, возгласа, взгляда.

Климентий Ефремович никогда не служил в армии и не проходил муштры, однако, несмотря на несколько штатские манеры, сразу же был виден железный командир. Невзирая на всю простоту товарищеских отношений с Щаденко и Пархоменко, в этой небольшой группе молодой армии уже были видны все элементы воинской дисциплины вплоть до субординации.

В вагоне я был один; тов. Сталин был где-то в городе и должен был скоро вернуться, я предложил К.Е., Пархоменко и Щаденко подождать.

Завязался разговор.

Исключительная скромность во всем была и есть одной из прирожденных черт характера тов. Сталина. В те времена тов. Сталин был по настоящему известен лишь небольшому кругу людей, соприкасавшихся с ним по работе в подполье или после Октября умевших отличать действительную работу и действительную преданность делу от трескотни, шумихи, пустословия и саморекламы.

Я уже привык к тому положению, которое вытекало из характера и стиля работы тов. Сталина. Привык и к тому, что многие партийные обыватели, уважавшие блеск и театральное величие, не могли оценить и понять значение фигуры тов. Сталина.

Для обывателя театральные эффекты необходимы: позирующий дурак или мошенник в пышной мантии, с бутафорскими жестами и буффонадой производит на него впечатление.

Последовательная скромность во всем, истинно большевистская простота, присущие стилю поведения тов. Сталина у многих таких партийных обывателей порождали недоверие, непонимание и недооценку фигуры и истинной мощи вождя и гения пролетарской революции. «Для лакея нет великого человека, ибо у

лакея свои понятия о величии» /Л.Н.Толстой. «Анна Каренина»/

То расслоение, которое впоследствии привело ряд людей в ряды контрреволюции, чувствовалось в какой то мере и тогда.

Тов. Сталин жил, работал для революции, не щадил себя, не щадил и других и меньше всего думал о похвалах со стороны дураков и мещан. Дело революции, результаты работы были единственной похвалой, которую только и ценил тов. Сталин.

Тов. Сталин воплощал и воплощает в себе тезис Ленина «принципиальная политика – самая правильная политика»… принципиальный до конца в любых мелочах, он никогда ни на йоту не отступал от этих правил. Воплощение воли идейности и подлинного величия революции он был мало понятен половинчатым, ничтожным натурам, фрондирующим интеллигентам, тщеславным авантюристам и прочей накипи, многие из которых не сегодня окончательно порвали с революцией, сделались ее врагами, врагами народа и социализма. Тов. Сталина уважали, побаивались, считались с ним, как с Уполномоченным Совета Народных Комиссаров, но любили его далеко не все. Люди типа Пархоменко, Щаденко, слишком мало знали его и их отношение людей, только что вырвавшихся из огненного кольца и видевших в т. Сталине авторитетного представителя центра, не было в этом смысле характерным. Эти честные бойцы с открытыми сердцами начинали только знакомиться с тов. Сталиным. Настоящим авторитетом для них был Ворошилов, с которым они уже сработались в огне битв и боевой работы.

Все эти, тогда еще эмбрионы троцкистской и правой контрреволюции, считались с ним, побаивались, но искренности или любви с их стороны не видно /было мало/.

Но в Клименте Ефремовиче с первых же двух слов чувствовался свой человек в полном значении этого слова, человек одной

школы и одного закала с товарищем Сталиным, для которого стиль т. Сталина не только понятен, но глубоко враждебно и глубоко ненавистно все, что противоречит этому стилю: блеск, мишура, трескотня, хвастовство, самореклама, поза и фраза.

«Товарищ Сталин это правая рука Владимира Ильича», говорил т. Ворошилов – Пархоменко и Щаденко, «Владимир Ильич разрабатывает, а тов. Сталин выполняет и проводит в жизнь.

Не было случая, чтобы тов. Сталин отступил, осекся или потерпел неудачу. Это вернейший ученик тов. Ленина. Его железная воля и характер, истоки которых в его беспредельной преданности революции, таковы, что нет случая, чтобы товарищ Сталин не выполнил задания тов. Ленина. Приказ революции для тов. Сталина это все, вся его жизнь – это выполнение приказов революции. В нем сердце, разум, воля революции, ее героизм, самопожертвование, ее неистовство, размах и пролетарская сущность воплощены также, как и в товарище В.И.Ленине».

В этих коротких выражениях, произнесенных Климентием Ефремовичем с необычайной искренностью и убежденностью, было поразительное понимание и близость. Такое же отношение и понимание т. Сталина доселе я видел лишь у Серго и Артема, а по переписке у Шаумяна и Кирова. Такое понимание и близость в сложной и тяжелой обстановке 1918 г., когда не каждому было дано разобраться, кто же из ее сегодняшних друзей предан ей до конца и кто является ее попутчиком или просто карьеристом авантюристом, готовым ее предать при первом случае, показывало на доподлинную идейную близость т. Ворошилова к т. Сталину.

В накале 1918 г. многие из тех, кто ныне скатился окончательно к врагам, горели довольно ярко и только опытный глаз настоящего большевика мог различить в этом зареве те огни, которые горели настоящим большевистским пламенем. Таков был

Климент Ефремович и этому было причиной не только его богатый подпольный опыт и знание партии и ее людей. В этом сказывался доподлинный большевик Ленинско-Сталинского типа, несгибаемый и бескомпромиссный в вопросах принципиальных, преданный делу до конца, отдавший себя целиком делу рабочего класса.

Одряхлевший, гнилой царский режим создал себе оппозицию и ненависть в самых разнородных слоях, подготовил и выбросил в ряды действительных пролетарских борцов ряд недовольных элементов, не нашедших условий для своего «устройства» в помещичьей царской России и в размахе революции в силу организационных причин инерции приспособленчества, прирожденного двурушничества, любви к карьере, к высоким постам, к большой игре, все эти элементы, позже скатившиеся в лагерь врагов социализма, но в те времена еще не всегда осознававшие, что путь революции – это не их путь, тешившие себя масштабами работы, размахом деятельности и надеждами повернуть победоносное шествие революции на путь реставрации капитализма – все эти элементы, не успевшие еще разоблачить себя в глазах не только широких народных масс, но даже опытных и крепких большевиков, при большой нужде революции в людях грамотных, которая /нужда в людях/ и создавала им цену, уже и тогда вся эта мелочная и тщеславная мразь, обнаруживавшая свое гнилое и чужое нутро, в огне революции, в ее накале, в условиях колоссальных трудностей, когда грамотный человек ценился на вес золота, когда рабочий класс и крестьянство, при всем богатстве самородками, в силу векового гнета, нищеты и того глубокого невежества и безграмотности, в котором царский режим держал низы, не успели еще выдвинуть и поднять на необходимую для дела высоту достаточного количества людей; эти люди, которых революция не могла не использовать /не имела права не использовать/, по-

ставила на командные посты, – развернули широкую деятельность и на этом этапе, наряду со вредом, приносили несомненно и немало пользы, не революция это вихрь, который на своем пути сметает все, что ей сопротивляется, едва эти люди захотели стать поперек ее пути, они были смяты и раздавлены.

Тот, кто попытается оспаривать неизбежность восхода солнца, будет осмеян; тот, кто попытается оспаривать ход истории, победоносное движение революции вперед, будет раздавлен – будь этот враг внутри или вне.

Только то напряжение воли и мысли, тот моральный закал, который имеют люди, для которых дело революции – дело их жизни, только преданность делу рабочего класса до конца давала и дает волю, выдержку, силу зрения находить друзей и видеть и различать врага, гнилушку, дрань, как бы они ни маскировались и каким бы внешне ярким огнем они ни горели. Эту силу зрения Климент Ефремович имел.

Тов. Сталин уже знал Климента Ефремовича по его делам.

Вошел своей быстрой стремительной походкой т. Сталин х/.

Он поздоровался с К.Е., Пархоменко, Щаденко и заговорил с К.Е., как с давно знакомым человеком, через минуту оба закрылись в купе т. Сталина.

_____________

х/ В 1917 и в первой половине 1918 г. т. Сталин носил штатский костюм и ботинки. Впервые он одел полувоенную форму в августе 1918 г. Уже с июля – августа 1918 г. т. Сталин вплотную и целиком отдается военной работе.

Тов. Сталин, начавший свою революционную деятельность 18-летним юношей, также, как и К.Е. Ворошилов, никогда не служил в армии. Уже в процессе гражданской войны т. Сталин приобрел выправку военного. Изменилась и его походка. В этот период т. Сталин имел быструю стремительную походку.

По коротким репликам, по дальнейшим разговорам К.Е. с Пархоменко и Щаденко было совершенно очевидно, что если К.Е. и раньше понимал, что в лице т. Сталина он имеет крупнейшего руководителя партии и большевика доподлинно ленинского типа, то теперь это понимание выросло и окрепло окончательно.

К.Е. нашел в лице т. Сталина то, о чем он мог только мечтать. В Царицыне после жесточайшего перехода Лихая – Царицын, он встретил вернейшего ученика т. Ленина гениальнейшего человека нашей эпохи. Тов. Сталин в лице К.Е. нашел себе вернейшего, преданного и талантливейшего помощника.

Так состоялась первая встреча в Царицыне тов. Сталина и тов. Ворошилова.

Член Ревсовета X-й армии /в Царицыне/ военспец Ковалевский раза два спрашивал меня и /несмотря на мои опровержения/ не верил: он считал т. Сталина бывшим полковником.

Такова сила гения т. Сталина, что он, никогда не служивший в армии, своей работой произвел на Ковалевского такое впечатление, что тот не мог поверить, что т. Сталин не имеет прочных военных знаний и большого военного опыта. Ковалевский, конечно, не совсем ошибался, за спиной у т. Сталина у этому времени было 20 лет борьбы против царского самодержавия и капитализма.

В 1919 г. т. Сталин во время наступления Юденича руководил, как это известно, обороной Петрограда. Один из эпизодов его деятельности, характерный для стиля сталинской работы, мне пришлось впоследствии слышать из его собственных уст.

Под Петроградом в эти дни сражалась бригада питерских курсантов. Комиссаром бригады был некий Д.х/

Д. баловень – а, по видимому, и клеврет Зиновьева, чувствовал себя в Петрограде местным царьком. Этот бывший прапорщик с величественными замашками, позволял себе в Петрограде в то суровое для всех время разные вольности вплоть до пьяных дебошей.

Однажды Д. является в штаб к т. Сталину. «Я к вам, т. Сталин, по таким-то и таким-то делам» - начал совершенно свободно он. «Откуда вы и кто вы такой? – прервал его т. Сталин. «С фронта, я комиссар бригады курсантов». – «Вас вызвали» -

_______________

х/ Джикия.

- последовал вопрос т. Сталина. – «Нет». – «Вам разрешили приехать с фронта в Петроград?»- «Нет». – «На каком же основании вы покинули свою часть и оказались здесь? Вы – комиссар, и не знаете воинской дисциплины. Вы дезертир!». – «Отправляйтесь немедленно в часть и после окончания военных действий я накладываю на вас дисциплинарное взыскание».

Д., который привык делать в Питере, что хотел, и все ему, под покровительством Зиновьева, сходила с рук, подрастерялся и пытался заговорить с т. Сталиным по-грузински /Д. был грузин/ в надежде смягчить земляка. Но не помог и грузинский язык, т. Сталин еще раз осадил его, дав ему понять, что национальное родство не может быть причиной каких-то привилегий в обстановке дела.

Так т. Сталин создавал дисциплину в Красной Армии и боролся с мелкобуржуазной распущенностью вельмож. Все эти барские проявления для Д. были не случайны. Впоследствии он докатился до контрреволюции и ныне арестован как враг народа.

Во время Октябрьского переворота т. Сталин не спал пять суток. Сломленный усталостью, он наконец заснул, сидя в кресле за столом. Восторженный Луначарский на цыпочках подошел к спящему и поцеловал его в лоб. Тов. Сталин проснулся и долго добродушно смеялся над А.В. Луначарским.

Не только для широких масс, но и для тех, кто его знает, давно сейчас образ т. Сталина как-то сросся с знакомым всем его полувоенным костюмом. Между тем, до середины 1918 г., т. Сталин ходил в штатском и даже не в высоких сапогах, а ботинках.

Впервые он одел военный костюм в 1918 г. в Царицыне в августе месяце. Вспоминаю такой эпизод: сапожник принес т. Сталину для примерки сапоги: Сапоги шились по номеру и то, что называется, не пришлись к ноге. Сапожник «снял мерку». «Ну, когда будут готовы?» - спросил т. Сталин. «Да дней через пять». – «А раньше нельзя». – «Нет, что вы?» - «Эх – эх, - укоризненно заметил ему И.В., - а мой отец шил по две пары таких сапог в день».

В 1921 г. в Кремле на квартире я встретился с т. Сталиным, только прибывшим с Южного /Врангелевского/ фронта. Тов. Сталин был страшно переутомлен, лицо носило следы продолжительного и систематического недосыпания, каторжного напряжения и нечеловеческой работы, во всем облике чувствовалась большая усталость, веки тяжело повисли над глазами.

Я знал, что т. Сталин не любит, если кто-либо ему скажет, что он устал, но как-то невольно у меня такое замечание вырвалось. «Да, устал» - откровенно сказал т. Сталин, - «в лес, в лес надо! Отдохнуть, выспаться как следует».

Однако, как мне помнится, он пробыл на даче лишь 3 – 4 дня и снова окунулся в гигантскую работу.

В 1921 г. т. Сталин заболел. Гнойный аппендицит в злейшей форме. По заявлению профессора Розанова, более запущенного случая ему не приходилось встречать за всю свою практику, по его предположению воспалительный процесс имел не менее 10 – 12 лет давности и проф. Розанов удивлялся как т. Сталин мог переносить на ногах, имевшие место неоднократные припадки боли.

Но зато теперь болезнь свалила его как следует. 2 месяца Иосиф Виссарионович пролежал в постели, случай был тяжелый, просто ужасный и врачи не решались резать, опасаясь заражения брюшины.

За время болезни он страшно исхудал и ослабел, то, что называется «кожа да кости», лежал как пласт и еще шевелился в постели.

Наконец, решили оперировать – ввиду слабости больного под местным наркозом. Однако страшные, непереносимые боли не позволили продолжать операцию и пришлось дать хлороформ /небольшую дозу, т. к. большая могла быть роковой/.

Профессор Розанов волновался за исход, и как только т. Сталин очнулся, явился его проведать, однако, смертельно слабый т. Сталин уже острил и смешил своего хирурга.

Прошло несколько дней, т. Сталин стал поправляться и т. Розанов разрешил ему переехать домой. Здесь худого, бледного как смерть, прозрачного, с отпечатком страшной слабости, я застал его полулежащим на диване с книгой в руках. Осведомился о самочувствии. «Ну, теперь все позади» - ответил он – «только слабость отчаянная, лежать еще несколько дней придется».

Но уже через полчаса т. Сталин осторожно перешел через коридор в квартиру напротив и хотя это было всего десятка два шагов, но видно, это ему далось с большим усилием. Зашел в комнату, где сидело с пяток людей. Там Михаил Иванович Калинин зачитывал проект какого-то крупного решения партии о деревне.

Тов. Сталин опустился в кресло, начались приветствия, расспросы. Рассказывал, острил, смешил и сам сдержанно смеялся, чтобы не вызвать боли в швах, хвалил Розанова. «Хороший мужик, замечательный хирург». – «Тяжело лежать одному, вот я и встал, – говорил т. Сталин, - скучно без товарищей», без дела».

М.И. Калинин начал читать проект, через три – пять минут т. Сталин уже руководил этим маленьким собранием, пункт за пунктом исправлял, редактируя и разъясняя смысл и дух будущего постановления.

После этой «пробы сил» он уже начал работу, принимал людей у себя дома, а через пару дней я уже видел т. Сталина идущим по Кремлю на работу.

Удар был рассчитан правильно, направлен опытной, умелой и твердой рукой. Телеграф принял сообщение о крупном успехе: разгромлены до чиста два полка. Белые отступают и бегут, взяты пленные, пулеметы, винтовки, даже обозы. Красная кавалерия, прорвавшись в тыл, порубила бегущих, захвачен штаб и вся переписка Мамонтова, сам Мамонтов со своими адъютантами бежал на легковой машине, отстреливаясь из Люиса и преследуется нашей кавалерией.

Пройдены Кривая Музга, хутор Ляпичев.

Красные части подходят к Пятиизбянской, вдоль ж. д. линии мы достигли моста через Дон и соединились с частями т. Ворошилова за мостом.

Тов. Сталин решил немедленно вместе с Климом Ефремовичем ехать на фронт. Нельзя, во-первых, доверять донесениям и надо проверить собственными глазами положение вещей на месте, во-вторых, успех также обязывает, как и неудачи, успех надо развить и закрепить. Кроме того, военный опыт того времени учил, что при наступлении части теряют связь, дезорганизуются, проявляют много беспечности и часто попадают в ловушку.

В первый раз за время пребывания в Царицыне состав был выведен из тупика и через полчаса поезд в составе паровоза и салон - вагона тов. Сталина отправился в направлении Воропоново – Кривая Музга.

Расстояние было небольшое, всего 35 километров, и прошли его довольно быстро. По обе стороны открывалась необъятная выжженная степь, пересеченная оврагами /балками/; вдалеке маячили казачьи станицы. Вдоль пути попадались убитые лошади, воронки от снарядов, разбитые вдребезги подводы, сожженные станции, станицы и прочие следы прошедших боев.

Тов. Ворошилов уже наизусть знавший обстановку, показывал из окон места, где еще недавно протекали бои.

В Криво-Музгинской задержались. Медведев и Пархоменко принесли захваченную переписку полковника х/ Мамонтова, здесь был ряд личных распоряжений – записок полковника, написанных его собственной рукой, которые он еще не успел направить по назначению.

Большого оперативного значения эта переписка не имела, так как крупных приказов высшего командования не оказалось, но она представляла несомненный интерес не только трофейного порядка, - было совершенно очевидно, что в лице Мамонтова мы имеем энергичного, толкового, опытного и следовательно и опасного врага, самый его побег на открытой легковой машине, когда он сумел обмануть нашу кавалерию, был также показателен для характеристики этого боевого полковника. Недооценивать же врага и качества его командования – это значит сделать крупную ошибку, за которую придется расплачиваться.

Привели пленного казака или, вернее, перебежчика, тов. Ворошилов лично допрашивал его. Это был типичный лазутчик. Под видом перебежчиков белые практиковали засылку в наши части шпионов, которые после того, как им удавалось ориентироваться в обстановке и получить необходимые и достаточные по разведывательному заданию сведения, без труда воз-

___________________

х/ В этот период Мамонтов был в чине полковника.

вращались назад; последнее для местного жителя не представляло никакого труда, так как он прекрасно и днем, и ночью ориентировался в обстановке, зная каждый кустик, ложбинку, балку и даже каждую кочку. Казак уже дважды был у красных, дважды «попадал в плен к белым» и третий раз возвращается обратно. Пока длился допрос, в окнах промелькнули хутора Ильинский, Кумовский, Вирламов, поезд держал курс на мост через Дон, за которым стояли славные, героические части т. Ворошилова.

Однако, эти планы были опрокинуты; как это часто бывало в этот период гражданской войны, военноначальник, не справившийся с заданием, не выполнив полностью боевого приказа, рапортовал об его исполнении в надежде довести до конца начатую операцию:

в хуторе Ляпичев неожиданно задержались – дальше ехать было нельзя. Красные цепи пересекали ж. д. путь в районе хутора, а что дальше и где белые – никто не знал, здесь же на пути в бездействии стоял бронепоезд. До моста оставалось еще 10 – 15 км.

Климент Ефремович пришел в ярость, вызванный командир бронепоезда получил немедленный приказ двигаться вперед разведать и «расчистить путь». Пошли по хутору искать командира и посмотреть лично состояние передовых цепей.

Казачьего населения хутора не было видно, хутор Ляпичев был один из контрреволюционных гнезд, несмотря на всю неожиданность прорыва значительная часть населения бежала. По пути уже попадались следы неорганизованности и распущенности: два спешившихся кавалериста гонялись с шашками наголо за гусями и индюками, около них причитала и голосила старуха. Угадав по костюмам начальство, старуха заголосила еще громче и побежала навстречу жаловаться. Кавалеристы, почувствовав, что для них могут быть неприятности, моментально скрылись. Однако,

ни ими, ни старухой никто не собирался заниматься, так как основная задача была разыскать командира полка и двинуть цепи в дальнейшее наступление, пока белые еще не оправились от паники в результате понесенного ими поражения.

- «Некогда, матушка, некогда», - бросил на ходу К.Е., «после разберемся, некогда». Старуха причитала еще больше и стала ругать без стеснения «красных бандитов» и их командиров. «Ступай, ступай, мать» - грозно прикрикнул на нее один из сопровождавших нас красноармейцев. «Сволочи» - говорил К.Е., «контрреволюционный хутор, ненавидят нас всей душой; если бы белые у нее корову зарезали, она бы меньше кричала. Здесь народ такой, того и гляди сейчас из окон пристрелит, разве что убежали. Однако, командиру надо всыпать, у него, кажется, собираются переключиться на войну с гусями и индюками».

По дороге попались несколько красноармейцев, указавших местонахождение командира полка, через пару минут вышли на окраину хутора.

Внизу под пригорком, за которым открывались широкие просторы легко обозримой степи, вопреки всем элементарнейшим правилам выбора позиций, самым нелепейшим образом лежали и сидели части пехоты. Увидев смешанную группу военных и штатских с револьверами и может быть узнав Ворошилова, цепи сразу же пришли в движение, засуетились отдельные фигуры красноармейцев и скоро без зова, ленивой походкой уставшего человека, появился командир полка. К.Е. сурово отругал командира полка за невыполнение приказа, за отсутствие связи с соседними частями, за распущенность и хулиганство красноармейцев, наконец, нераспорядительность, неумение дотянуть 60 – 40 шагов цепей до позиции, где они могли быть готовы к наступлению и обороне. Командир полка оправдывался, уверял, что хутор Рычков

занят другой частью, что связь он налаживает, что за пригорком лежат глаза и уши – часовые, что белых нет и что белые убежали за Дон. К.Е. немедленно приказал поднять цепи и занять по пути к Дону все рубежи, с которых можно было бы защищать подступы к мосту и препятствовать переправам через Дон. Цепь медленно поднималась. Мы стояли уже на вершине пригорка, откуда открывался медленный пологий скат к Дону. Кругом простиралась необозримая степь, впереди в километрах двух тонкой ниткой блестел на солнце рельсами ж. д. путь. По рельсам медленно и осторожно полз высланный по приказу К.Е., бронепоезд. Вдалеке белой полоской блестел Тихий Дон, а за ним зеленый, изрытый прогалинами, высился крутой правый берег. Налево в дымке горизонта, в седловине крутого и высокого правого берега Дона, на самом широком, но, по видимому, на самом мелком и удобном для постройки месте, за 10 километров с лишком виднелась громадина моста через Дон. Средний пролет был разорван пополам, одна половина пролета уткнулась в воду, другая стояла торчком. Мост – за мостом цель нашего сегодняшнего движения: бронированная ползучая крепость, нечто на подобие древнеримской черепахи, таран, который с боем пробивал кольцо белых на протяжении 300 километров в течение 2 ½ месяцев. Там, за мостом, эта крепость, имея в тылу широчайший Дон и неустойчивые части левого берега, еще вчера колебавшиеся под ударами белых, залегла полукольцом и ежедневно отбивается от зверя, которого, невзирая на все раны и потери, тянет на лакомый кусочек.

Где-то в складке правого берега сверкнул огонь и еле заметный дымок искусно спрятанной батареи, около полотна ж. д. ложились снаряды, белые заметили бронепоезд и обстреливали его с правого берега.

Цепь пришла в движение. «Безобразие», - говорил К.Е. своим чеканным тоном, - «бронепоезд где-то за два километра впереди охраняет пехоту и путь, а здесь за пригорком пехота кажется расположилась на ночлег. А ну-ка пошевели их, что они у тебя два часа раскачиваются», обратился он к командиру полка.

Тов. Сталин и К.Е. решительно и спокойно шагнули вперед, через несколько минут уже оставили далеко позади цепь, держа курс на ж. д. путь.

Изредка где-то на правом берегу появлялся, как галлюцинация, белый дымок и снаряды ложились около ж. д. полотна. Шли не торопясь, держа путь на бронепоезд, находившийся вправо от пути нашего движения.

Цепь едва – едва раскачивалась и заходила левым флангом, мы уже были у ж. д. за 1 ½ - 2 километра, а цепь только начинала свое движение. С бронепоезда заметили нашу группу и когда мы подошли к путям, он был уже рядом с нами.

Полубатарея белых яростно и безрезультатно нащупывала бронепоезд.

«Белых не обнаружено», доложил командир бронепоезда, «удирают почем зря за Дон. У них переправа там…» - он махнул рукой направо к Дону. «Не сумели отрезать, выпустили» - резко отрезал его К.Е., «безобразие, горе – вояки».

Снаряды белой полубатареи ложились вокруг поезда. «Пойдемте в бронепозд» - предложил К.Е. т. Сталину, охраняя, по видимому, его жизнь от ненужной и нелепой случайности. «Надо заставить замолчать этих голубчиков».

Все вошли в бронепоезд, т. Сталин и Ворошилов поздоровались с командой. «Заткните ватой уши, - предложил К.Е., а то оглушит с непривычки, а в отдельных случаях и барабанные перепонки лопаются. Надо проучить мерзавцев. А ну-ка, обратился он к артиллеристу, - давай - ка попробуем».

Оба напряжено в бинокль отыскивали месторасположение полубатареи, ожидая появления дымка. «Далеко», вздохнул К.Е., «мелькает где-то дымок в складке правого берега, хорошо спрятались, черти». «Ну, давай пару залпов, может быть, сумеем нащупать». Загремели орудия бронепоезда. Однако, батарея белых была далеко и, по видимому, в силу преломления в воздухе, дымок мелькал, как-бы меняя расположение. «Прекратить огонь» - скомандовал К.Е., «бесполезно портить снаряды» - обратился он к т. Сталину. «Уж больно позиция хороша у этих сволочей, пойти – ка возьми их».

Цепи красноармейцев подходили к ж. д. Вошедший в бронепоезд командир полка доложил, что связь с хутором Рычковым и частями правого фланга налажена. Климент Ефремович еще раз отругал командира полка за неповоротливость, в результате чего операция дала меньше результатов, чем следовало.

Дальнейшее пребывания на участке было бесполезной тратой времени, надо было возвращаться в Царицын для дальнейшей работы по руководству действиями на всем Царицынском фронте.

Бронепоезд доставил нас до хутора Ляпичев и через 15 – 20 минут поезд держал обратный курс на Царицын.

В этой поездке т. Сталин собственными глазами, а не по рассказам, познакомился с состоянием и характером действий наших частей в первой, по существу, крупной и удачной наступательной операции на Царицынском фронте. А это для военноначальника уже немало.

Нащупав слабое место в нашем расположении, белые прорвались, вернее, «просочились», на центральном участке, при разреженности линии фронта отряды кавалерии могли без труда зайти в тыл, избегнув встреч и ускользнув от наблюдения постов и застав.

Операции производились небольшими кавалерийскими силами и успех врага был лишь результатом неустойчивости отдельных наших отрядов.

Несколько паникеров, преувеличив значение прорыва, распространили ложные сообщения и по всему участку, перпендикулярному к ж. д. линии Воропоново – Кривая Музга, начался отход «для выравнивания» фронта, ввиду создавшейся угрозы тылу и флангам якобы значительных сил противника.

Отход происходил организованно и никакой особенной тревоги не внушал. Должность утверждение о прорыве крупных кавалерийских сил стала очевидна уже через несколько часов, однако, факт утраты территории на участке, где каждый уступленный километр означал приближение к Царицыну, отрицательный моральный эффект, демонстрировавший неорганизованность наших частей, а самое главное, срыв подготовлявшейся операции удара на хутор Ляпичев для расчистки всего пути Царицын – Мост через Дон, - все эти обстоятельства настоятельно требовали немедленного выезда т. Ворошилова на этот участок.

Прохаживаясь по дебаркадеру Царицынского вокзала, К.Е. неоднократно с завистью посматривал на две бронемашины, красовавшиеся на платформах поезда т. Сталина. Эти машины, прошедшие капитальный ремонт в Москве, с исправными и неизношенными механизмами, могли служить надежным разведывательным средством.

Т. Сталин берег свой отряд и бронемашины, как необходимый резерв «на всякий случай» - что в этой сложной обстановке с непостоянством линии фронта и подрывной работы контрреволюции в тылу могло произойти в любой момент. При какой-либо серьезной «неожиданности» на фронте или в тылу отряд был бы опорной частью для наведения порядка.

Однако, теперь он согласился на просьбу К.Е. испробовать один из броневиков с командой в деле.

Машину перегрузили на другую платформу и прицепили к маневровому порожняку; команда, а затем К.Е. и Пархоменко забрались на платформу и скоро поезд скрылся за поворотом косогора в направлении на Сарепту – Воропоново.

Суровый стиль этого времени обязывал скрывать всякие сантименты и поэтому все это расставание прошло по деловому, с коротким рукопожатием и веселым помахиванием рук с платформы.

Уже в дороге к фронту опытный глаз будущего вождя Красной Армии разглядел в команде броневика храбрых, обстрелянных и стойких бойцов. К.Е. потянуло в бой. Оставив половину команды при штабе полка, т. Ворошилов и Пархоменко заняли их места в бронемашине.

Такой гостинец, как броневик в 1918 году для Царицынского фронта был редким и грозным оружием, почти неуязвимым для неподготовленных технически и психологически к противодействию войск.

В то время в полевой маневренности войне с постоянным колебанием линии фронта, не рыли по большей части даже одиночных окопов, пехота залегала, как правило, прямо на землю, многие бойцы не имели лопат, такой же порядок имел место и у белых.

Внезапным ударом удалось сбить несколько белых цепей, нанеся им чувствительные потери, наступавшая сзади красная пехота должна была закончить начатое лихой атакой броневика дело. Машина, наводя на врага панику, прорвались в тыл, ударила по резервам и рассеяла небольшие разъезды кавалерии.

Опытный глаз К.Е. не дал ошибки – шофер и пулеметчик оказались отличным бойцами. Успех увлекал. Соблазн был слишком велик и т. Ворошилов решил прощупать осиное гнездо белых – хутор Ляпичев.

До хутора километров десять. Естественная дорога, просторы сожженной солнцем южной степи, проходимой почти всюду.

При существовавшей разреженности линии фронта, полном почти отсутствии всяких видов связи, кроме конной, и при дерзости замысла, внезапное появление бронемашины, влетевшей в расположенный глубоко в тылу хутор Ляпичев оказалось полной неожиданностью для белых.

Страшная пулеметная дробь делала свое дело, расстреливая попадавшиеся в пути казачьи группы, сея смерть и панику.

Однако, наиболее обстрелянные и отчаянные бело-казачьи головы не растерялись и решили дать отпор, обстреливая броневик из окон домов и иных укрытий.

К.Е. решил «прогуляться» по центральной улице и вырваться в поле по боковой.

При повороте попали в засаду. Белые успели перегородить дорогу бревнами и прячась за стены, плетни, в подсолнухах и кукурузе, стреляли по машине, целясь в бойницы и глазок шофера. Свинцовый град пуль глухо звучал по броне. Надо было разворачиваться в узком пространстве улицы и удирать назад.

При развороте задние колеса попали в глубокую рытвину, всех качнуло резким толчком … броневик застрял. Колеса беспомощно буксовали, машина дрожала, как испуганная лошадь, но ни взад, ни вперед не двигалась.

Увидев аварию, беляки сперва осмелели, а потом начали наглеть.

Узкое пространство между станичными хатами и плетнями парализовало силу пулеметного огня, наиболее опытные и смелые из бело-казаков поняли, что высокое расположение пулемета дает большее мертвое пространство и пытались прорваться к самой машине.

Климентий Ефремович и Пархоменко били их через бойницы из револьверов.

Молодому казаку удалось пробиться неуязвимым к броневику вплотную и, не имея гранаты, чтобы его подорвать, он бешено рубил шашкой по задней шине, пока меткая пуля т. Ворошилова не успокоила его прыть.

Бесстрашный экипаж броневика ни на секунду не растерялся. Пулеметчик держал белых под огнем, короткими очередями отражая попытки подойти к машине. Шофер как – бы всем своим существом осязая глубину и профиль рытвины, медленно, осторожно раскачивал броневик взад и вперед и, наконец, сумел создать такое положение задних колес, которое позволило ему рывком выдернуть машину из рытвины.

Броневик попятился назад и уперся в тын, который с треском свалился… Небольшой разворот… резкий рывок вперед, яростная пальба… не менее яростные и бешеные крики и матюги белых сзади… и броневик из осажденной и беспомощной крепости превратился вновь в грозное наступательное оружие. Еще несколько метких пулеметных очередей и хладнокровная рука шофера вывела машину в поле. Беспорядочная и бесполезная стрельба белых сзади затухала.

Несмотря на всю дерзость разведки, во всей этой операции не было и тени безрассудства. Точный и хладнокровный расчет, полный учета обстановки, риск, смелость и дерзость, как необходимые элементы решения боевой задачи, – таков стиль уверенных, закаленных, зрелых бойцов, каким являлся т. Ворошилов.

Дело было сделано: дислокация и силы белых были разведаны.

Теперь надо было наладить и двинуть сложную своей неорганизованностью машину фронта в бой. Разъяснить задачу, поднять с места части, не всегда точно выполнявшие боевые приказы, проследить за выполнением приказов. Присутствие К.Е. не замедлило сказаться – линия фронта зашевелилась, белым были

Нанесены чувствительные удары. Надо было закрепляться на отвоеванных позициях и готовиться к новым, более серьезным ударам и обороне.

Через несколько дней в вагоне т. Ворошилов рассказывал Иосифу Виссарионовичу боевой эпизод, чуть-чуть не закончившийся катастрофой.

Сидевший рядом Пархоменко молча слушал, изредка удивляясь, посмеиваясь и хватаясь за рукоятку шашки, как-бы готовый ринуться в последний рукопашный бой, которым могла кончиться эта авария.

Команда броневика успела побывать еще в нескольких переделках уже в полном составе и вернулась в Царицын вскоре после возвращения Климентия Ефремовича.

Т. Сталин просто и весело поблагодарил храбрецов.

Для опытных бойцов, побывавших в деле и знающих цену похвалы настоящих людей, в его скупых выражениях чувствовался и познавался вождь, суровый и требовательный, уважающий героизм и зовущий на новые подвиги…

Война – дело серьезное. Любовь, уважение одного бойца к другому или вождя к рядовому бойцу проявляется не в расточительстве цветистых фраз, а в сдержанных, скрытых в глубине чувствах, в подлинной человеческой любви к мужеству, отваге, самопожертвованию.

Аллилуев Ф.С.

Москва, ул. Серафимовича, д. 2, кВ. 326.

Т. В – 1 – 49 – 63.

«Не исключено, что со временем эти странные товарищи могут докатиться до воспевания отсталости, невежества, темноты, мракобесия. Оно и понятно. Теоретические вывихи никогда не вели и не могут вести к добру». И.В.Сталин. /Из отчетного доклада на XVIII съезде ВКП/б/.

«Сегодня мы все пойдем обедать к Минину» - сказал т. Сталин, «у меня к нему имеется ряд дел, а для вас будет маленькое разнообразие в вашей жизни».

Минин жил в доме Воронина на улице, спускавшейся прямо к Волге; в доме Воронина помещался и Штаб Северо-Кавказского Округа, здесь же был военный телеграф.

Тов. Сталин, у которого была рассчитана каждая минута, заказал на определенный час Астрахань, а тем временем наметил разговор с Мининым и обед.

Высокий мужчина лет 35 с лысеющим спереди лбом, длинным, немного кривым носом, резкими чертами эгоиста и себялюбца, с прямой не сгибающейся упрямой фигурой, из-под высоких бровей холодно, как два стеклышка, смотрели зелено-голубые глаза.

Сын царицынского священника, Минин был одним из тех интеллигентов, которые ничем не проявили себя в большевистском подполье. Высылки в административном порядке «под надзор» полиции были обусловлены случайностью, а отнюдь не революционной активностью Минина, и смирила она и без того далеко не буйный революционный нрав.

После ссылки он поселился в тихом городе Царицыне, где никогда не было сильной подпольной большевистской организации и

где никто его особенно не тянул и не втягивал в революционную деятельность.

Несмотря на все это, Минин чувствовал себя героем и держался с достоинством человека, прошедшего все скорпионы царского правительства и бросавшего себя беззаветно на любой участок работы.

Далекий от настоящей марксистской грамотности, поверхностно, без глубокого изучения перелиставший классиков марксизма, он принадлежал к тому довольно распространенному типу людей, у которых их способность к поверхностным обобщениям и выводам в самой безудержной форме питает самолюбие и самомнение.

Настоящий труд, настоящая наука, глубокое изучение, для людей такого типа чужды. Самолюбие и честолюбие основной стержень их психологии и стимул их деятельности, какими бы пышными фразами о преданности рабочему классу они ни прикрывались. В тайниках своей души он лелеет мысль о себе, как о большом человеке, противопоставляя себя всем вплоть до В.И. Ленина.

Такого сорта люди совершенно бессильны порвать те путы, которые связывают их сознание и с психологией капиталистического общества, а у Минина это усугублялось еще и его социальной природой. Он мог подойти лишь на время к рабочему классу, но не больше; социальная природа, которой определялся его каждый шаг, вся деятельность, в конечном счете должна была сдержать над ним полную победу, и, растеряв и без того незначительный революционный багаж, он неизбежно должен был скатиться в ряды врагом рабочего класса.

Как Председатель Царицынского Совета, после убийства Ермана, Минин был одним наиболее информированным человеком и одним из руководителей /плохих или хороших/ всего военного дела в Царицыне, кроме того, это был партийный источник, в то

время еще не потерявший политического доверия. Его личные трения с Федотовым обусловливались не отсутствием «родства душ», а прежде всего карьеристскими моментами.

Федотов, военный комиссар Северо-Кавказского Военного Округа, в который входили Царицын, Астрахань, Кубань, Терек, Ставрополь – «целое государство – две или три Франции по территории» хотел и чувствовал себя маленьким царьком, который «длань свою простирал от Волги до снежных хребтов Кавказа, от Каспия до Черного моря», с презрением и неуважением смотрел на «какого то Председателя Царицынского Совета» и не пропускал ни одного удобного и неудобного случая, чтобы показать и «поставить на место самомнящего Минина» и дать ему тот или другой «щелчок». Честолюбивый, властолюбивый до деспотизма, Федотов готов был вопреки всему подменять и местную власть, «подмять, как медведь Минина под себя».

Если их отношения не вылились в открытую склоку, то в этом не их вина; одно присутствие т. Сталина – «глаз Москвы» связывало их и сокращало взаимную прыть. Эти люди не успели еще ни сговориться на почве гнилого компромисса, ни разодраться на почве беспринципной склоки.

О Федотове Минин отзывался с осторожной неприязнью, внешне сводя все к случайным разногласиям, указывая на отдельные известные ему промахи и ошибки Федотова. Позиция Минина в этом вопросе была проста и ясна. При всем антагонизме на почве борьбы за гегемонию, он «на всякий случай» одновременно блокировался с Федотовым против т. Сталина, которого оба были готовы рассматривать, кК «неприятного и неожиданного гостя». К тому же Минин, как беспринципный политикан и карьерист, не определил еще окончательно и серьезно, на кого же ему ориентироваться. Политическое лицо т. Сталин, как последовательного прин-

ципиального большевика, сама его личность, бесстрашие, железная воля, гигантский ум, богатейшее революционное прошлое, многие годы настоящей подпольной борьбы – людей, типа Минина могли интересовать лишь «постольку – поскольку». Для него тов. Сталин был прежде всего и больше всего «влиятельным» /именно в таком мещанском понимании/ представителем центра.

А с другой стороны за спиной Федотова стоял Троцкий, которого Минин также рассматривал, как «влиятельную фигуру», к тому же Троцкий с его фонфаронадой, высокомерным отношением к массе, пустозвонством и трескотней был более понятен и близок мелкобуржуазному существу Минина, чем «этот странный, загадочный и непонятный Сталин», которые «с одной стороны имел большие полномочия» и решительно и смело вмешивался во все дела, а «с другой стороны» для обывательско-мещанской психологии мелкобуржуазного революционера поражал отсутствием мишуры, непонятной скромностью, незаметностью и совершено непонятной простотой, как поведения, так и суждения.

Несмотря на всю серьезность обстановки, опасность надвигавшейся контрреволюции, эти карьеристские соображения и у Минина, и у Федотова заслоняли все.

Однако, несмотря на то, что т. Сталин для них был непонятной загадкой, нельзя сказать, чтобы мировоззрение этих людей – Минина и Федотова – было чем-то неясным, или неосознанным. Оба всем существом тянулись к Троцкому, к его идеологии. Их взаимная неприязнь питалась не отсутствием «идейной близости», здесь они бы без труда нашли бы и находили контакт, ибо оба «едино суть». Их взаимный антагонизм питался прежде всего соперничеством, борьбой за гегемонию.

Позиция Минина была значительно слабей – «местная власть», правда, выборная – совет рабочих депутатов, «самый влиятель-

ный человек здесь, но …». Поэтому надо искать опоры, а не в меру прыткому Федотову «подставить ножку». Задача усложнялась тем, что Минин считал это необходимым сделать так, чтобы не разобидеть и не навлечь на себя гнев и неприязнь Троцкого. Федотову мешало «прибрать» к рукам и «заставить плясать под свою дудку» Минина, быть «полным господином положения» присутствие т. Сталина. Иначе он справился бы без труда с незадачливым, хотя и хитрым, но неловким поповичем. Федотов был настоящим мастером интриги и склоки, властолюбивый, тщеславный, мелочный и себялюбивый, отражение и тень Троцкого.

Однако, присутствие т. Сталина его стесняло, появилась новая сила, которую можно было воспринимать как угодно, с которой нельзя было не считаться /которая заставляла с собой считаться/.

Поэтому оба «друга» потихоньку, бесшумно рыли друг под друга сапу.

И здесь неловкому поповичу не повезло – пройдошливый и хитрый Федотов быстро разгадал игру Минина и безо всяких стеснений в своих донесениях Троцкому изобразил его, как человека т. Сталина. Минину не повезло вдвойне: во-первых, он стал совершенно явственно и больно ощущать на себе неприязнь Троцкого, во-вторых, он никак не мог чувствовать себя, даже в то время, когда он еще не растерял целиком своего небольшого революционного багажа, человеком т. Сталина в доподлинном, а не карьеристском понимании подобного рода отношений.

Так или иначе, но в этот период Минин в силу «стихийного бедствия» - опалы у Троцкого – в своей работе вынужден был ориентироваться на т. Сталина.

Разобиженный Троцким, он даже допустил пару буйных выходок по его адресу. Но вся эта буря была бурей мелкобуржуазных чувств, ущемленного самолюбия и честолюбия, обиды за сорвавшуюся карьеру и меньше всего или, вернее, никак и ни в какой степени не содержали в себе доподлинного революционного протеста, бескорыстного негодования за дело, или принципиальной и последовательной борьбы против вредной и губительной линии Троцкого в его военной практике. Это была обыкновенная ссора двух мещан, двух идеологов эгоизма и себялюбия, носителей буржуазной капиталистической идеологии, столкнувшихся на личной почве и не распознавших еще друг друга, как друзей в политической линии.

В политике, а в революции в особенности, отношения людей в конечном счете определяются не случайными личными конфликтами и столкновениями, а классовой сущностью людей.

Только у особо цельных натур с большими задатками настоящей честности и мужества, даже при отсутствии полного понимания классовой линии и полной классовой близости – отношения, любовь к человеку, к его личным качествам, к обаянию такой громадной личности, как т. Сталин, в порядке идейного влияния и перевоспитания могут перерасти в новую для него и стойкую классовую сущность.

В большинстве же случаев классовая природа человека, в особенности политически искушенного, созревшая в нем, как определенная классовая концепция, имеет силу неумолимого закона, и если это человек по своей природе чуждый, как бы он «искренне» не бросался в определенный период своей жизни в «объятия рабочего класса, его классовая природа возьмет вое. Так случилось и с Мининым. Уже на первом повороте истории, когда

т. Сталин мужественно поднял знамя В.И. Ленина с тем, чтобы понести его к коммунизму; когда презренная банда Троцких и компании организовала свой первый наскок против ленинизма, против рабочего класса и его верного союзника – крестьянства, Минин, позабыв все прежние трения, столкновения, обиды, оказался под знаменем троцкизма. Классовое всегда сильнее личного.

Квартира Минина состояла из нескольких комнат. Через небольшую прихожую мы все прошли в столовую, где с нами поздоровался хозяин. Слева помещался просторный кабинет Минина, прямо и направо двери вели в следующие комнаты и на кухню. В открытые окна парила 40-градусная царицынская жара. Пара стройных густолиственных тополей закрывали окно от палящего солнца. Посреди комнаты стоял большой обеденный стол; справа небольшой диван и буфет, слева на маленьком столе были разбросаны газеты, карты, планы.

Этажом выше находился Штаб Северо-Кавказского округа, где и был военный телеграф.

Поздоровавшись с хозяйкой, т. Сталин тотчас же, вместе с Мининым, удалился в кабинет, однако там они пробыли недолго и разговор продолжался за столом. Жена Минина вместе с моей сестрой на кухне готовили обед.

Тов. Сталин резко, точно и требовательно ставил вопросы Минину. В основном его интересовало движение контрреволюции за линией фронта, тем более, что внутренняя обстановка, слабость организации и низкое качество войск царицынского участка для него были уже ясны. Учет обстановки, размеры опасности возможного накопления сил белых с последующими уже катастрофическими последствиями, источники противодействия, как в самом Царицыне, так и вне его, мобилизация и формирование новых сил, настроение масс в городе и в окружных станицах и деревеньках – все это

было в центре внимания т. Сталина. Оценкам и даже самой информации Минина, фактам т. Сталин, видимо, не доверял, считая его самонадеянным хвастуном, человеком, не способным вплотную подойти и изучить обстановку, и поэтому доверяющим всякой информации без строгой деловой и политической проверки. Тов. Сталин в самой корректной форме делового собеседования ставил контролирующие вопросы, проверяя объяснения и самые факты, сообщаемые Мининым.

Минин, как опытный генерал, с элементами самолюбования и тщеславия, развязно и уверенно доказывал т. Сталину неопровержимость своих разведывательных данных.

На столе лежала кипа красновских газет – центральный орган Ростовского правительства. Пока т. Сталин с Мининым удалялись в кабинет, я успел окунуться в море белогвардейской лжи, ненависти, злобы, изуверства. Сообщения белогвардейских газет и были одним из основных источников разведывательных данных в тылу противника. Сообщения о «большевистских зверствах» были основной агитационной темой этого грязного, отвратительного листка.

Для темного казачества, с его силой религиозных предрассудков, сообщались баснословные вещи о гонениях на православную веру, истребления служителей церкви, надругательства над «святыми иконами» и прочее, население запугивалось баснями о большевистском антихристе. Рядом с такими заметками с полной откровенностью какой-то помещик обращался к «исстрадавшемуся русскому офицеру» вернуть ему его добро – имение, «разграбленное и розданное мужикам большевиками».

О немцах, о их хозяйничаньи на Украине, белогвардейский листок отзывался с чувством дружбы, уважение и упования, как

на спасителей от большевистского ига. С садистской радостью газетки писали о расправах над революционными рабочими, крестьянами, казаками. «Вчера в станице … повешено пять красных мерзавцев», примерно в таких коротких выражениях, иногда со смаком сообщалось об этих расправах. «Остальных большевиков такой то атаман приказал выпороть шомполами». Белая власть насаждала свой порядок с помощью виселиц, расстрелов и шомполов.

В хвастливых реляциях сообщалось о победах над красными войсками. Безудержной ложью поддерживалось настроение тыла, почти в каждом номере были сенсационные сообщения об аресте Совнаркома, восстаниях в Москве, Питере, Иванове, бегстве «в неизвестном направлении» В.И. Ленина, и прочая чушь, рассчитанная на необузданное воображение белогвардейцев и запугивание масс, были одной из излюбленных тем.

Однако, при всем желании белогвардейская газетка не могла скрыть неблагополучного положения своего тыла, как на Дону, так и на Украине.

Украина кипела огнем народного сопротивления иностранным интервентам, бесшабашно хозяйничавших там и успевших за короткое время поднять против себя самых пассивных и самых усталых.

Несмотря на жесточайший террор, расстрелы, виселицы и карательные экспедиции, партизанское повстанческое движение росло и крепло с каждым днем. Сообщения об «успешных действиях немецкого командования против красных банд» свидетельствовали о широком размахе партизанской деятельности.

При всех хвастливых заявлениях газетки, на Дону Краснов далеко еще не овладел властью. Глухо сообщалось о восстании иногородних в Морозовском районе; несколько хвастливых реляций об успехах карательной экспедиции против восставшей Мар-

тыновки на юго-востоке, сменились более сдержанными сообщениями о том, что «вылазки «красной сволочи» отбиты».

Неблагополучно обстояло дело и на севере в районе Урюпинской, здесь газеты грозили перестрелять и перевешать всех «предателей казаков», перешедших на сторону красных.

Я слушал беседу т. Сталина с Мининым, просматривая одновременно интересовавшие меня газетки.

Мое внимание приковало короткое сообщение, помещенное в отделе «обзора военных действий».

«В районе Нижне-Гирской коротко сообщалось несколькими строками – «оперирует бандит… Наши части нанесли чувствительные удары в «схватке с бандой». Район был в непосредственной близости к Царицыну, по ж. д. Лихая – Царицын, в километрах 20 – 25 южнее моста через Дон.

Я никогда не слыхал и не знал о существовании К.Е., как о большевике и еще менее, как о командарме 5-й армии и его боевой деятельности на Украине; эта заметка остановила на себе мое внимание и заинтересовала меня лишь потому, что, получая все оперативные сводки и отдельные донесения с фронта, я никогда не слышал о существовании красных частей за линией фронта и в особенности на правом берегу; ярлык «бандита» не мог меня смутить, так как это была обычная манера белогвардейщины называть красные части. Кроме того, пребывание какого-то отряда в непосредственной близости от Нижне-Гирской, осиного гнезда контрреволюции и наиболее сильного источника формирования бело-казачьих сил, было странным и как-то не вязалось с общей тактической оценкой обстановки.

Минин же в разговоре ни словом не обмолвился ни о каких наших силах по ту сторону Дона.

Поэтому-то я задал вопрос: «вот здесь пишут о существовании на правом берегу Дона отряда какого-то Ворошилова».

«А ну-ка прочти» - встрепенулся т. Сталин. Я прочел и протянул газету. Сильно заинтересованный появлением отряда красных на правом берегу, я и сам прежде, чем высказаться, уже проискал по газетке – нет ли еще каких-либо сообщений, но их не оказалось. Так же точно реагировал и т. Сталин. «А ну-ка поищи, нет ли еще каких-либо сообщений». Я ответил, что я искал и других сообщений нет. Весь этот разговор занял буквально всего каких-либо 1 ½ - 2 минуты. «Что это за отряд?» - спросил спокойно и испытующе Минина тов. Сталин. «Кто это такой … Ворошилов? Какие Вы имеете разведывательные сведения?»

«Это доподлинный бандит» - спокойно и самоуверенно ответил Минин, «мы о нем имеем совершенно точные разведывательные данные, банда головорезов в 150 – 200 человек, выступающих под знаменем анархизма, занимаются грабежами и насилиями над местными жителями и способствуют возбуждению населения против советской власти. Отряд нарочито не держит связи с нашими войсками, потому что они наверное пронюхали, что здесь таких субчиков по головке не гладят».

«Мы уже имеем решение», спокойно продолжал он, «если отряд перейдет Дон, ну, например, под нажимом белых, то мы его разоружим, а главаря под суд или расстреляем на месте, в зависимости от обстановки».

«Это банда типа Петренко».

Тов. Сталин встал и подошел к столу, где лежали десятиверстки. «Где же он оперирует?» - спросил он.

«Вот здесь» - показал пальцем Минин на правый берег, район километров 30 в длину, почти до станицы Суворовской.

«Странно, странно», процедил т. Сталин.

«А почему же он там уцелел?».

«Я полагаю, т. Сталин, что белые нарочно до поры до времени не трогают этого отряда, чтобы он поработал на них и чтобы, спекулируя на его бандитских действиях, можно было поднять против нас казачество». х/

«Да, да», покрутив усы, повторил дважды, как бы про себя, т. Сталин. «А других отрядов, не бандитских, на правом берегу Дона Вы не знаете, ведь с Украины могли пробиться отдельные наши части, наконец, тыл Краснова далеко не так уж благополучен – оружие, слава богу, фронтовики в деревню привезли, а насчет выучки царь 14.000.000 пропустил через строй, да я полагаю, что Краснов с его политикой виселиц, шомполов, должен

________________

х/ Тов. Сталин при мне ни разу не возвращался к этому разговору; вполне возможно, что в обстановке занятости просто такой случай мне, что называется, не подвернулся.

Поверил он Минину или нет, я не знаю, могло случиться, что я поверил. Белогвардейская газета, видимо, лишь в неистовой, доходящей до кликушества, злобе, не смогла смолчать о ненавистном ей К.Е. Ворошилове, быть может вопреки военной тайне, так как Краснову пугать свой тыл наличием 15-тысячной армии прекрасных бойцов на жел. дор. Лихая – Царицын не имело смысла; достаточно с него было и того, что этот железный кулак расчищал себе путь к Царицыну, нещадно сметал на пути, иногда начисто, все белогвардейские преграды.

Умышленно или неумышленно, но белогвардейский листок сообщал о деятельности Ворошилова на 15 – 20 километрах южнее ж. д. пути. Это обстоятельство при отсутствии каких-либо ничтожных, даже правильных разведывательных данных и при развязном и самоуверенном повествовании Минина, могло быть может заставить т. Сталина предположить существование какого-либо однофамильца. Но суждение Минина и его совершенно точные и безапелляционные «разведывательные сведения» целиком являются не только его собственной характеристикой, но характеристикой ряда людей одного с ним пошиба, которых пришлось революции в этот период использовать и с которыми впоследствии пришлось вести борьбу не на жизнь, а на смерть.

Проницательность т. Сталина, который с первой же встречи иронически оценивал Минина, как человека с замашками провинциального помпадура и тщеславного хвастунишку, – и здесь не дела промаха. Если т. Сталин использовал Минина в работе, то для того времени это было прямой задачей заставить работать на революцию всякого елико возможно. Минин для того времени представлял ценность, как грамотный человек и плохо ли, хорошо ли, но умевший работать. Кроме того, 1918 – 19 г. г. для этих людей были еще годами подъема, и под контролем великого ЦК они еще могли приносить пользу делу и не растеряли еще своего революционного багажа.

всколыхнуть против себя даже эту русскую Вандею. Казаки фронтовики принесли с собой немало революционных настроений, четыре года войны и их кое-чему научили и кое от чего отучили».

«Таких данных у нас нет», вынужден был сознаться Минин.

«Я полагаю все-таки, - твердо сказал И.В., что вопрос здесь прежде всего в недостаточности вашей разведки. Силы контрреволюции растут, а раз идет обострение классовой борьбы, неизбежен и рост революционных сил, а время сейчас такое, что обстрелянных и закаленных людей немало, следовательно, вожаков искать незачем, они сами найдутся и в более, чем достаточном, количестве».

Люди такого порядка, как Минин, из тщеславия и желания показать непогрешимость своих действий, часто теряют чувство ответственности и способны в ущерб делу скрыть или даже извратить факты, которые говорят против них самих в прямой или косвенной форме. Кроме того, Минин совершенно не понимал существо классовой борьбы и развертывание контрреволюционной стихии ставил в зависимость от случайных факторов.

Анализ обстановки, сделанной Мининым, был построен на нездоровом оптимизме, присущем трусоватым и половинчатым людям, не умеющим смотреть прямо в глаза опасности, а потому питающим свою уверенность и «храбрость» /?/ самоубаюкиванием, иллюзиями и надеждами на легкий успех и отсутствием трудности; сказывалась также тут и бариноватость Минина, не умевшего работать с массами и поэтому не проверявшего путем общения и разговоров с рядовыми людьми донесений своего Штаба; сказывалась здесь и легковесность его тщеславной натуры и неспособность к политическому анализу обстановки.

Особенности успокоительного характера. Когда Минин, оценивая настроения казачества, уверял, что такой-то район или

станица нейтральны или сочувствуют красным, т. Сталин рядом перекрестных вопросов прощупывал, насколько серьезны и основательны эти заявления Минина. Как это впоследствии и оказалось, информации Минина была несерьезна, произвольна и не отвечала действительности.

«Так Вы говорите, – перешел он на близкую тему, - что задача формирования отрядов из царицынских рабочих и окрестных крестьян трудная и что на сегодня это может быть непонятно, вызвать сопротивление и обратную реакцию; Вы полагаете, что послевоенная усталость настолько сильна, что преодолеть ее нельзя?»

«Очень трудная задача» - смущенно возразил Минин.

«У нас нет нетрудных задач, все наши задачи и трудны, и легки; сил у нас сколько угодно, а всякая задача трудна, когда не знают, как ее решить, с чего начать, или просто боятся. Конечно, Вы здесь, не Вы один, а все вместе взятые, - упустили много, либеральничали с меньшевиками и эсерами, считая их чуть ли не за бывших друзей по 1905 г., а они с Вами не церемонятся, вот взяли Ермана, своего тоже друга по прошлому, вместе как будто против царя боролись, и пристрелили.

Надо решительно заняться исправлением упущенного. Рассчитывать на помощь Москвы? У Москвы достаточно дел и она не может всюду поспеть, а кроме того это расчет на ничего неделание. Мы должны здесь на месте строить армию и она у нас будет и должны торопиться, или белые нас опередят. Кто скорей сорганизуется, тот и победит, по крайней мере здесь. И Ваш взгляд на усталость по меньшей мере неправилен. Массы пойдут в бой, не надо только бояться позвать их в бой, нужно поднять их на борьбу, разъяснить опасность, разъяснить на самых простых примерах – виселицы и шомпола это достаточное разъяснение, чтобы рабочие, крестьяне, беднейшие казаки поняли, что надо браться

за оружие. Надо на первых порах немедленно мобилизовать хотя бы самые небольшие рабочие отряды, чтобы привить мысль о необходимости борьбы и жертв, с этого надо начать немедленно сегодня же, максимум завтра. Проведите несколько митингов, бросьте на эти митинги все силы, какие у вас есть, и завтра же приступайте к формированию рабочего отряда, тоже надо проделать в окрестных деревнях и после подготовки немедленно провести частичную мобилизацию. Там, где белые уже прогулялись, порезали, понасильничали и пограбили, уж и агитировать нечего, там сама масса вытаскивает с полки или из-под полки винтовку и сама идет в бой, а здесь Вы еще недостаточно наладили управление этим делом и чаще опаздываете, чем помогаете».х/

Хозяйки накрывали обед. Тов. Сталин задал Минину еще несколько вопросов о работе «французского завода», отметив совершенно недопустимую расхлябанность и отсутствие необходимой энергии в налаживании его работы, завод в первую очередь должен заняться ремонтом орудий, пулеметов, бронепоездов и выпуском новых, хотя бы несовершенных.

Разговор перешел на другую тему.

Пообедать т. Сталину пришлось наскоро, так как его ждала вызванная по прямому проводу Астрахань. Закончив обед, я с сестрой распрощались с хозяевами, в доме которых мы себя чувствовали натянуто и неловко. Это был мой первый и последний визит к Минину, в его семье я себя чувствовал холодно и чуждо. Поповская педантичность и внутренний холодок, изрядная даже надменность, интеллигентское высокомерие не располагали к дальнейшим посещениям, несмотря на все приглашения хозяина и хозяйки.

_____________

х/ Совершенно очевидно, что проводимые здесь диалоги есть лишь форма изложения, примерно отвечающая существу происходивших тогда бесед.

Аллилуев Ф.С.

/Царицын, июль 1918 г.

«Но в искушеньях долгой кары,

Перетерпев судьбы удары,

Окрепла Русь. Так тяжкий млат,

Дробя стекло, кует булат».

А.С. Пушкин.

Товарищ Пархоменко, Руднев, Михайловский сбились с ног, подготовляя встречу.

Нужно было всю массу прибывающих бойцов обязательно пропустить через баню, и не просто помыть людей, прошедших с боями с юга Украины до Царицына, а сделать так, чтобы грязное, вшивое, вонючее белье и обмундировку оставить перед входом в бани, очистить от грязи и насекомых и одеть бойцов во все чисток и свежее.

Выполнить все это, да еще в кратчайший срок, казалось невероятным, невозможным. Но бешеная энергия людей 5-й армии преодолевала все препятствия. Это была не только забота об армии. Бич войны – злая тифозная вошь могла вползти в жилище рабочих Царицына, таща за собой грозный смертельный тиф.

Подготовлялись имевшиеся в Царицыне бани и одновременно на открытом воздухе на скорую руку создавались новые: на кирпичную кладку ставился котел, несколько досок вместо пола, пара шестов для белья и одежды и баня готова.

Шайки, ковши, ведра, бочки для воды, мочало, мыло – все это стало предметом величайшей заботы и внимания, все это надо было достать и распределить, приготовить. Тут же, рядом с банями, помещались подобного же типа прачешные, где можно было

обварить горячей водой с керосином белье и убить паразитов. Удалось наладить и несколько дезинфекционных камер. Это уже была удача.

Привести в порядок обмундирование армии, совершившей беспримерный марш в семьсот километров, полный боевых эпизодов, схваток и сражений, было также сложным делом.

Армия была бедна. Запасы обмундирования в Царицыне были недостаточны. Москва или располагала также в ограниченном количестве. Каждую рваную рубаху, портянку, тряпку надо было беречь. Расточительство было бы равносильно проигранному сражению.

х х х

А люди, которые подходили к городу, всем своим существом тянулись к горячей воде и паре чистого белья. Казалось бы, что по пути движения армии Ворошилова к Царицыну было немало рек и речушек, ручьев и прудов. Все это было. Да только далеко не всем удавалось выкупаться или постирать в них рубаху или гимнастерку. Боевая жизнь имеет свои законы: под огнем и под наскоками неприятеля можно сидеть у самой воды и не напиться.

Тем, кому за эти два с половиной месяца самим пришлось проделать весь этот путь с Украины до Царицына, испытать на себе всю тяжесть сурового похода, объяснять было нечего. Климент Ефремович не раз, намекая на паразитов, острил над Колей Рудневым, который за два месяца ни разу не сменил белья, но и в самом Царицыне Руднев смог это сделать не сразу: оторваться от работы и забот в этой напряженной обстановке человеку, который привык о себе думать меньше всего, было не просто.

Зато с заботливостью, достойно матерей, жен и сестер, готовили Руднев и Пархоменко встречу и отдых бойцам. Бешено ругали они бюрократов из Царицынского Совета, неспособных организовать эту помощь, а в ряде случаев оказывающих и противодействие.

х х х

Минин – председатель Царицынского Совета – был «вообще против» ввода армии в город. Он по каким-то не совсем ясным соображениям выдвинул предложение не допускать армию ближе, чем на 20 – 25 км. к городу.

Свои соображения горе – руководитель Совета лицемерно мотивировал опасностью эпидемии сыпного тифа. Но это была лишь внешняя сторона.

В действительности же здесь была совсем иная подоплека: Честолюбивый и барственный Минин, которому хотелось быть первым лицом в городе, просто опасался за судьбу своего дутого авторитета.

Появление в Царицыне легендарных частей Ворошилова, тех, которые приковали к себе основные силы белых и, выдержав их натиск, фактически отвели удар от города, сам разительный контраст между железной стойкостью героических бойцов и командиров 5-й Армии, ее дух слаженности и дисциплины – рядом с рыхлыми и слабыми частями самого Царицына. Все это слишком разоблачало бы мнение о Минине как главной фигуре обороны, которое он пытался создать себе в глазах рабочих города.

Самовлюбленный Минин пытался держать себя даже с тов. Сталиным с достоинством и гордостью и с некоторыми нотками независимости: «я – де как ни как председатель Совета, а не что нибудь». А в Климентии Ефремовиче ослепленный завистью и

амбиций попович видел прежде всего не героя, перед которым ему, слабому и никчемному организатору следовало бы преклоняться, а «конкурента», человека, который мог и должен был заслонить его ничтожную фигуру.

Вот эта то мелкая и пошлая психология мещанина, которую Минин достаточно искусно скрывал и маскировал, и толкали его на путь всяких доводов «против».

Разговоры о тифе были просто лживы. Речь шла не о размещении всей армии в городе, что было бы просто нелепостью, а о временном вводе одного – двух полков на отдых, а это было абсолютно необходимо, как для армии, так и для Царицынского населения.

Минин, который считал себя государственным деятелем, не мог понять, что армия, исстрадавшаяся в боях и в походах, не могла такое отношение воспринять иначе, как с возмущением и негодованием. И, что, наконец, если бы и была возможность под видом военной необходимости остановить части в 20 – 30 км. от Царицына, то никак нельзя было того же сделать с потоком беженцев – семьями, женами, детьми и стариками. Отправка которых в тыл была обязательной. А этот гражданский обоз армии и был основным источником распространения эпидемии.

Предложения Минина по сути дела были провокационными и могли привести к открытому возмущению бойцов и командиров.

Руднев, Пархоменко, Михайловский, Медведев, которым стала известна эта попытка «ласкового приема» со стороны председателя Царицынского Совета, с негодованием отозвались при одной только такой постановке вопроса о приеме бойцов.

Не менее горячо негодовал на предложение Минина товарищ Ворошилов.

Минина поддерживала часть штабных работников X-й Армии и, по видимому, не случайно. Либо это был сознательный ход сидев-

ших в штабе контрреволюционеров, либо это был естественный результат барско-высокомерного отношения «не наших» людей к народу, к массам, как свойственный им стиль работы. Это было отношение генералов «волею божей» к нижнему чину, к «серой скотинке» - высокомерное и брезгливое, бездушное отношение честолюбцев и карьеристов.

Однако, дальше разговоров и попыток дело не пошло. Товарищ Сталин поставил зарвавшихся молодцов из Царицынского Совета и Штаба Северо-Кавказского Военного Округа на место.

х х х

Теперь, когда вопрос был решен, казалось бы «заботливому» хозяину Царицынского Совета тут то и проявить свою энергию, но Минин тихо саботировал проведение в жизнь самых необходимых мероприятий.

Инициатива самой армии и помощь царицынских рабочих, преданно отдававшихся делу, – решили эту трудную задачу.

Климентий Ефремович внимательно следил за подготовкой к встрече бойцов и беженцев. Когда в отдельных случаях помехи и противодействие Минина становились нетерпимыми, Климентий Ефремович обращался к товарищу Сталину.

Мелкобуржуазная природа Минина сказывалась в разных проявлениях. Он брал под защиту царицынских лавочников и даже спекулянтов, с интересами которых, естественно, армия не могла считаться.

х х х

А в это время жены рабочих мыли и починяли белье. Первых бойцов, пришедших в город, окружали группы рабочих и слушали рассказы, как они «бились с кадетами», старухи охали – и жалели

«родненьких». А после бани и крепкого многочасового сна, можно было видеть посвежевших красноармейцев – где с балалайкой, где с гармоникой весело отплясывавших с молодежью Царицына «казачка» или русскую «барыню».

Рассказы героев – бойцов, их непосредственное влияние сделали больше, чем сотня агитаторов. Сердца загорались мужеством и ненавистью к врагу, людям становилось стыдно за свою бездеятельность в тылу.

Вступление армии в город внесло перелом в настроение населения, начавшего осознавать свой гражданский долг. С лютой ненавистью и страхом смотрела на эту новую силу буржуазия.

Беженцы в своей массе остановились в Сарепте, и лишь одиночки просочились в Царицын, и как только люди почувствовали себя в глубоком тылу в сравнительно спокойной обстановке, рядом с Волгой и большим городом, у них появилось прочное чувство безопасности и покоя. Под открытым небом, рядом с железной дорогой, где стояло их основное жилье – вагоны, задымились костры с котелками. Под палаткой, телегой, просто на солнцепеке отсыпались люди, забывая в тяжелом сне бессонные и тревожные ночи в кольце у белых. Здесь же резвились дети, гоняя коровенку, которую удалось сохранить во время похода.

х х х

У входа в дом Воронина я встретил Колю Руднева, спешившего на этот раз больше обычного. Погода была ветреная и его львиная грива белокурых волос развевалась по ветру.

- Только что выехали из Сарепты, звонили по телефону, – сказал он, не сбавляя шагу. – Спешу на вокзал.

Я торопился в штаб и поэтому вынужден был отказаться от первого движения – бежать вместе с Рудневым встречать прибывающие части.

А в это время 1-й коммунистический полк и другие части выгружались на станции, где их с приветствиями встретили рабочие. Со всех сторон сбегалось царицынское население. Вдалеке слышна была музыка. Изредка доносилось отрывочное «ура», как ответ на приветствия с балконов и окон улицы Гоголя, идущей от вокзала к площади.

Но иные окна открывались, чтобы демонстративно захлопнуться: царицынская буржуазия тоже по своему «приветствовала храбрых бойцов Ворошилова.

- Идут. – Идут.

Музыка гремела уже ясней. Из-за поворота с потрепанными красными боевыми знаменами, усталым, но твердым шагом шла головная колонна. Выцветшие грязные гимнастерки и шаровары, картузы с полопавшимися или покривившимися козырьками, патронташи через грудь, винтовки со штыками и без штыков, все это шло в дружном марше тысячеликой колонны.

- Половину на отдых прямо, а остальные на митинг в Народный дом, - командовал вездесущий Руднев.

За поворотом цокали кони. Появился отряд кавалерии. Здесь были вкраплены красные лампасы, торчали казачьи чубы из-под лихо надвинутой набекрень фуражки. Часть кавалерии была вооружена пиками.

Руднев размещал бойцов на отдых. Пархоменко, Михайловский и Медведев поворачивали колонну в Народный дом.

Задняя часть колонны остановилась, давая возможность перестроиться передним. По двое в ряд с винтовками и в полном боевом вооружении, с гранатами за поясом гости входили в двери Народного дома, задние напирали на передних. Спешился отряд кавалеристов и, гремя саблями, прошел внутрь.

Бойцы в партере устраивались поудобнее. Спокойно и уверенно рассаживались, разглядывая с любопытством театр. Винтовки, держа за цевье, ставили между ног или сбоку.

- Тише, черт. Пол прошибешь – крикнул кто-то черномазому парню с надвинутой на затылок фуражкой, крепко стукнувшему по полу прикладом.

Люди держали себя спокойно и тихо, смешков и шуток почти не слышно. Несмотря на неизбежный шум и стук, в зале чувствовалось напряженное ожидание и внимание.

На сцене президиум митинга – работники армии, представители рабочих организаций и заводов Царицына.

За столом в черной кожаной кепке тов. Сталин о чем-то тихо разговаривает с Тулаком и, улыбаясь, показывает жестом на пеструю живую массу рассаживающихся в зале бойцов.

У рампы, стоя перед самым залом, волнуясь, распоряжался Климентий Ефремович.

- Ну, куда ты повел. Налево. Налево, В угол – кричал он кому-то, не сумевшему сразу ориентироваться в обстановке командиру.

Постепенно театр наполнялся. Мест уже не хватало. Кто стоял у стены, кто расположился в проходах. Часть бойцов осталась на улице и долго упорно не хотела уходить на отдых. Дело дошло до ругани.

- Я тебе говорю: местов нема – кричал чей-то голос с украинским акцентом, – а ты все прешь, назнамо куда… На голову я тебя что ли посажу.

Зал начал успокаиваться. Постепенно воцарилась полная тишина.

х х х

После коротких приветственных речей царицынских рабочих слово получил товарищ Ворошилов.

Товарищи,- гулко разнесся голос Климента Ефремовича. – Товарищи бойцы, командиры и комиссары…

В обширной теплой речи товарищ Ворошилов говорил о пройденном пути борьбы, о погибших, раненых, больных. О заслуженном отдыхе. Отдых бойцов это победа, только победа приносит отдых. Пройден боевой путь от Луганска до Лихой, где в жестоких схватках враг почувствовал силу и стойкость боевых частей, и дальше, в кольце белых от Лизой до Царицына без всяких известий и связи о своих, о судьбе революции – где этот грозный таран Красной Армии, отбивая тщетные натуги белогвардейцев, их яростные, упорные, иногда внезапные и коварные наскоки, твердо и уверенно прокладывал себе путь в полной уверенности, что там дальше стоит Красная Армия, советский народ…

… И вот мы, наконец, в Царицыне, - говорил товарищ Ворошилов. – Мы имеем возможность отдохнуть и вместе с частями Царицынского участка перейти в наступление, разбить белых генералов, отбросить за Дон, а затем утопить в море.

С суровым вниманием слушала аудитория речь своего командира. Здесь был и украинский селянин, который, быть может, горестно вспоминал жену, мать, детей, свой «ридный край», попираемый оккупантами, донецкий шахтер, который из глубины темных и сырых шахт вышел на простор степей с винтовкой, или шашкой, морозовский крестьянин, оставивший свои родные места на разграбление белогвардейцев, ушедший из своей станицы с винтовкой, семьей и домашним скарбом, тут и казак или твердо осознавший, что его место с красными, или растерянный и ждущий лишь случая, чтобы перебежать к «своим», старый солдат, имеющий за спиной три – четыре года военных страданий и лишений

одичавший, с точкой по дому и по отдыху, но не выпускающий винтовки из рук. Пахло солдатским потом и сапогом, запахами, напугавшими нежное обоняние председателя Царицынского Совета Минина.

Почтим же, товарищи, вставанием память тех, кто погиб за дело рабочего класса и крестьянства от злодейской вражеской пули, - говорил товарищ Ворошилов.

Загремели приклады и шашки, медленно поднимались усатые, загорелые, обветренные, немытые лица, нескладные, негнущиеся фигуры.

Ворошилов обрисовал общее положение страны, познакомил людей, не видевших уже несколько месяцев печатного листа, с обстановкой на фронтах и в оккупированной Украине. Он беспощадно отделал трусов, дезорганизаторов, виновников того, что силы, способные и умевшие громить немцев и Скоропадского, вынуждены были оставить Украину. Рассказал о воле народного гнева против угнетателей на Украине, об огне восстаний и партизанских выступлениях украинских рабочих и крестьян.

Враг занимает Украину и тешится еще грабежом и насилиями над мирным населением. Но не дает ему еще покоя украинский партизан – рабочий и крестьянин, взявшийся за оружие в защиту своей поруганной родины. Не далек тот час, когда мы прогоним оттуда немцев и Петлюру взашей. Победа не за горами …

И всем становилось ясно, что да, победа «не за горами», что она в наших руках, что надо биться, биться и биться.

В глубокой тишине голос Климента Ефремовича рос и захватывал аудиторию. Уже не было ни оратора, ни массы. Весь зал как бы слился воедино. Говорил не командарм 5-й Армии Ворошилов, а в зале раздавался могучий голос народа, вставшего на борьбу за свое лучшее будущее. Как общая клятва, звучал призыв

Климента Ефремовича к дальнейшей борьбе и к победам.

Я впервые слышал товарища Ворошилова, выступающим перед массой, здесь же я понял, в чем сила этого нашего бесстрашного крепкого полководца, способного вести массу в тех тяжелых условиях 1918 года. Почему имя Ворошилова произносили как лозунг.

Слово оратор звучит фальшиво для оценки его уменья владеть массами. Не красноречие интеллигентов, для которых слово инструмент, а непосредственность, искренность, простота и ясность выступления, весь стиль его речи, понятный любому рядовому бойцу, проникший в душу – все это делается не просто дарованием или выучкой искусство, а прежде всего необыкновенной, истинно большевистской любовью к массам, близостью к ним, беззаветной преданностью делу, терроризмом, всеми теми качествами, которые подымают людей на недосягаемую высоту. Тем качествами, которые всегда были и будут основной силой – душой любого народного движения против всякого рода угнетателей и поработителей.

Величайшей заботой и любовью к бойцу, безмерной человечностью и человеческой отцовской лаской была насыщена речь сурового, непреклонного, а иногда и грозного Ворошилова.

х х х

Незадолго до этого события постановления Совнаркома была установлена военная награда – орден Красного Знамени.

В своей речи Климент Ефремович не забыл посвятить несколько минут об этом важном событии в жизни Красной Армии.

- Вы все здесь герои, товарищи… Все вы одинаково переносили и переносите трудности и испытания войны и стужу, и жару, боль ранений, жестокий огонь врага, ярость его атак, постоянную угрозу смерти. Не ради орденов и чинов пошли мы в

бой за дело рабочего класса. Нам чужды тщеславие и честолюбие. Победа дела народна – вот наша лучшая награда. Однако, есть среди нас и лучшие, храбрейшие – и мы их знаем, товарищи, мы их любим, они ведут нас в бой, они учили нас побеждать, вели и будут вести к победам и выручать из трудных испытаний. Нашу любовь к этим товарищам мы должны отметить. Все должны знать их, а не только мы одни. Совет Народных Комисаров принял решение об установлении в качестве награды для лучших бойцов ордена Красного Знамени. Этим орденом, алое знамя которого означает и призыв в бой, и кровь наших бойцов за коммунизм, мы будем отмечать своих лучших и любимых.

Митинг проходил без аплодисментов. Дружное «ура» было ответом на речь любимого командира.

х х х

После Ворошилова выступали другие товарищи.

Закрыт митинг Климентий Ефремович.

- Теперь на отдых, товарищи, а затем снова в бой. – Победа близка, она близка потому, что она в наших руках – били мы и будем бить кадетов, узнали они силу нашего мужества и нашего оружия, почувствуют они его и впредь. Смерть и уничтожение насильникам и эксплуататорам. Да здравствует наша победа, да здравствует коммунизм. Ура, товарищи.

Бойцы встали. Зал загремел мощным «ура». Взволнованность, подъем и напряжение царило в этом мирном когда-то зале провинциального волжского городка.

- Интернационал, товарищи, - крикнул Ворошилов.

- А, ну-ка начинай, - обратился он к кому-то в зале. – Начиная – у тебя голос сильный и хороший.

- Начнем, товарищи – и решительным движением головы Климентий Ефремович начал сам:

«Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов…».

Сначала нестройно, но потом все мощней и мощней рос и гремел гимн борющегося пролетариата под сводами Царицынского Народного Дома.

Аллилуев Ф.С.

Москва, ул. Серафимовича, д. 2, кв. 326.

На трибуне Ленин.

Выступление на III-м съезде Советов 11 января 1918 года в Петрограде.

Зал заседаний Таврического дворца, ныне дворец им. т. Урицкого.

Цитаты взяты из XXII тома Ленин – Соч. изд. 1930 год, стр. 205 – 222.

Широким амфитеатром раскинулся громадный зал Таврического дворца – здесь еще недавно заседала помещичья, буржуазная государственная дума – а сегодня собрались депутаты III-го съезда Советов. Тут не только большевики, небольшой кучкой на скамьях справа собралось меньшинство первого в мире рабочего парламента – меньшевики, интернационалисты, где-то наверху сидит пара анархистов. В пространстве между депутатскими местами и трибуной прохаживается несколько матросов – охрана. Один из них высокий, худощавый, прямой, немного нервный брюнет. Невольно привлекает внимание: смелое, немного сумрачное лицо, черный клок волос из под лихо закинутой, почти на затылок, морской бескозырки, деревянная кобура маузера позади за поясом. Это Железняк.

Я справа на хорах для публики, а потом как то удается проникнуть вниз и примоститься совсем близко к трибуне.

Съезд Советов заседает уже второй день. Один за другим выступают ораторы; бурная беспредельная революционная страсть кипит в их речах, но раз на трибуне появляется кто-либо из меньшевиков и тогда характер речи изменяется. Вот, например, около часу подряд хрипит своим надтреснутым дребезжащим голосом Мартов. Его слушают – многие знают, что он бывший друг

Ленина – это одно определяет некоторую долю объективного внимания к речам Мартова, хотя все знают, что он будет выступать против нас – против Ленина. В долгой витиеватой речи Мартов, оперируя якобы марксистскими понятиями, пугает революционный народ перспективой неизбежной гибели Советской власти. По адресу большевиков меньшевики сыпят эпитеты «насилие», «диктаторы», «авантюризм», «вы против демократии» и пр.

В зале кипит буря страстей, с мест раздаются иронические или саркастические реплики большевиков. Когда выступают большевики – кричит правое меньшинство.

И вдруг, как ветром сдувается шум и гомон, на мир воцаряется тишина и внимание, а затем взрыв бурных аплодисментов. Слева из-за трибуны президиума входит В.И. Ленин. Оратор вынужден прекратить речь. В зале овация. В.И. проходит и садится за стол позади трибуны ораторов. Звенит резкий звонок председателя Свердлова, призывающего зал к порядку и тишине. Зал успокаивается – оратор продолжает свою речь, но его уже почти не слушают, все взоры и все внимание устремлены на Ленина, который, слушая оратора, беззвучно перекидывается какими-то словами с сидящим рядом с ним товарищем. В.И. по всегдашнему весел и смешлив – улыбается как-то всем лицом, глазами, щекой. У него какое-то необычайное чувство ритма… Вот он вышел, сразу же приковал к себе всю аудиторию, и уже живет с ней общей жизнью и думой. Он ласково смотрит в зал, как будто впитывая в себя его мысли, чувства и как бы совершенно срастается с сидящими в нем депутатами, которые ловят и наблюдают каждое его движение. Вот он погрузился в разговор, слушает соседа за столом – не глядит на зал, отгородился от него на секунду деловой суровостью, но снова взглянул, улыбнулся, засветился какой-то искрой и вновь приблизился ко всем, как будто даже и расстояние сократилось. Оратор заканчивает речь, и, наконец, Свердлов

провозглашает: «Слово предоставляется председателю Совета Народных Комиссаров т. Ленину» - зал опять гремит, буря аплодисментов, все сердца как бы раскрылись, дыхание притаилось, у людей на лицах восторг, обожание, преклонение, любовь – и Ленин делается еще ближе, еще роднее; вот он идет навстречу к залу, все ближе и ближе… он уже на трибуне, выпрямляется, оглядывает всех вплоть до президиума и не нужен колокольчик Свердлова – зал стихает сам.

Ленин подошел к барьеру, как бы перекинулся через него, или бросил еще каким тог новые упругие нити связи между собой и аудиторией. И в полной затаенной тишине слышен знакомый и уже совсем родной голос: «Товарищи – два месяца и 15 дней – всего на пять дней больше, чем существовала предыдущая власть рабочих – власть Парижской коммуны в 1871 году, продержавшись 2 месяца и 10 дней, Парижские рабочие погибли, расстрелянные Французскими кадетами, меньшевиками, эсерами, громадное большинство крестьян Франции не знало и не понимало смысла и целей первого рабочего правительства. Меньшевистско-эсеровская клика твердит, что в России не может удержаться власть рабочих, власть пролетариата, но никто из большевиков ни на минуту не забывал, что у нас может быть продолжительной только та власть, которая сумеет сплотить все трудящиеся и эксплуатируемые массы в одну неразрывную силу, борющуюся против буржуазии, союз рабочих и беднейших крестьян обеспечит прочную поддержку власти. Кроме диктатуры пролетариата и беспощадного подавления эксплуататоров, другого пути к социализму нет.

Выступающие здесь меньшевики бросают возгласы – «диктатор», но когда они были социалистами, они писали в своих программах о диктатуре пролетариата и даже возмущались пред-

рассудком, будто можно переуделить капиталистов и помещиков, что стыдно де и грешно эксплуатировать трудящиеся массы. «Представлять себе социализм так, что нам его господа» «социалисты» преподнесут на тарелочке, в готовеньком платьице, нельзя, - этого не будет»

- «Насилие, когда оно происходит со стороны трудящихся, эксплуатируемых масс против эксплуататоров – да, мы за такое насилие»… дает В.И. надлежащую отповедь нытью, крокодиловым слезам меньшевиков. Сколько силы, сколько мощи, твердой веры и спокойной уверенности в словах Ленина. То подходя к переднему барьеру трибуны, то отступая шага два назад, как бы бросает в зал он свою речь, в которую вложил всю страсть своей мысли и чувств. Вот он рассказывает здесь услышанный им разговор в вагоне, когда старушка крестьянка сказала, что теперь не надо бояться человека с ружьем. И пусть враги называют нас насильниками, диктаторами и проч.

«Мы знаем, что в народных массах – говорят себе: теперь не надо бояться человека с ружьем, потому что он защищает трудящихся и будет беспощадней в подавлении господства эксплуататора.

«Наша социалистическая республика Советов будет стоять прочно, как факел международного социализма и как пример перед всеми трудящимися массами».

Ленин заканчивает свою речь – на лице уже заметны некоторые следы утомления, лоб покрыт мелкими каплями пота, по своей привычке разговаривать со всем залом он поворачивает то вправо, то влево и я вижу как постепенно темнеют от влаги его слегка рыжеватые волосы на затылке и на висках.

«Русский начал, - немец, француз, англичанин доделают и социализм победит». Под бурю восторженных аплодисментов

звучат заключительные слова доклада Ленина. Он вытирает платком мокрую шею и лоб и уже ушел с трибуны и сел за тот же стол позади нее, а в зале все еще гремит «ура»…

Опять звенит колокольчик Свердлова, зал стихает – на трибуну выходит оратор, Ленин остается, ему нужно выслушать оппонентов меньшевиков.

На трибуне вновь ряд ораторов, бурные смелые боевые речи большевиков звучат как клятвы призывом к решительной борьбе против буржуазии, однако, рабочий парламент имеет свой регламент и вновь слышен в зале хрипящий голос Мартова, следующим подвизается другой лидер меньшевиков, опытный и умелый оратор Абрамович. То же нытье, те же нападки по поводу насилия и диктатуры и т. п.

Ильич за столом особо внимательно слушает возражателей. Щурит насмешливо глаз, иной раз не без сарказма смеется, делает заметки на бумаге, готовя ответ бывшим социалистом.

И вот он снова на трибуне, опять в священном внимании и молчании замер зал, Ильич сразу же берет в оборот возражателей. «Они не представители рабочего класса, а жалкие человеки в футляре», которые бросают только бессмысленные и непонятные фразы, в которых нет ни экономических знаний, ни политического понимания». В то время как ум десятков миллионов творцов создает нечто неизмеримо более высокое, чем самое гениальное создает нечто неизмеримо более высоко, чем самое гениальное предвидение… Рабочие и крестьяне начали небывалую по своим титаническим заданиям работу и в конце концов гнет буржуазии будет раз на всегда низвергнут».

Ильич закончил, отвечает на записки и, наконец, такой же быстрый, решительный и бурлящий, каким он вошел, перебросившись несколькими словами со Свердловым, ушел. Зал еще долго аплодирует. Заседание идет к концу.

Все еще под впечатлением речи Ленина выступает еще пара ораторов – слово просит меньшевик Крамаров. Съезд не хочет слушать Крамарова, оппозиция и так достаточно широко была представлена на трибуне. На скамьях меньшевиков шум и крики – диктаторы, насильники, - большевики кричат – долой. Резко звенит председательский колокольчик. Наконец – Свердлов обращается к собранию с предложением дать слово Крамарову, т. к. никто в этом зале не боится их речей, собрание голосует и соглашается.

Слева в первом ряду сидит матрос Железняков, он в продолжении всей речи не спускал глаз с В.И., и лишь когда Ленин уходил, Железняков, чтобы видеть дорогого Ильича, поднялся и до последней минуты его пребывание здесь стоял. Железняков заметно взволнован речью Владимира Ильича… Во время выступления Маркова и Абрамовича Железняков мрачен и клокотавшая в нем ярость вырывалась наружу, он несколько раз отворачивался и выходил из зала, чтобы не видеть и не слышать презренных оппортунистов, сейчас он застыл и с грозой свирепостью вперил взгляд в Крамарова. Ему явно тяжело слышать речь Крамарова, направленную против нас, против революции, против любимого Ленина, но Железняков, видимо, решил выдержать и твердо смотрит в лицо оратору. Железнякова передергивает, он порывается несколько раз уйти, но удерживается, желая выдержать до конца, но Крамаров слишком резко и едко затрагивает самые чувствительные струны его души, его любовь к Ленину, к рабочему классу. Железняков начинает метаться, он хватается инстинктивно за маузер, – «мерзавец», кричит он Крамарову, срывает свою матросскую фуражку и бросает ее в оратора, и пристыженный своей несдержанностью, выбегает из зала. В зале крики «долой». Крамаров вынужден свертывать свою речь и уходит с трибуны. Съезд шумит.

Волнуясь, встает Свердлов, звенит опять его колокольчик. «Объявляю сегодняшнее заседание III-го съезда рабочих, крестьянских и солдатских депутатов закрытым». Слышу я голос Свердлова.

Волнуясь, с шумом и криками по адресу меньшевиков расходится съезд. В сердцах, не смолкая, как призывный набат звучат слова Ленина.

Аллилуев Ф.С.

Т. Сталин на бронепоезде.

Царицын 1918 г.

Этот первый выезд т. Сталина на фронт имел место в конце июня, а может быть и немного раньше, задолго еще до появления даже слухов об армии К.Е. Ворошилова.

Тогда белые перерезали путь Царицын – Котельниково в районе Абганерово – Жутово. Это был характерный, так сказать, «типичный» «прорыв» для того времени: вся сила белых заключалась в нахальстве действий их кавалерии при неорганизованности и паникерстве слабых и почти не связанных друг с другом наших отрядов, что и представлял из себя в этот период Царицынский фронт.

Тов. Сталин немедленно выехал на участок прорыва и лично на бронепоезде руководил восстановлением положения. Бронепоезд непосредственно участвовал в столкновениях с белыми бандами, расстреливал их чуть ли не в упор.

Большой героизм проявила при этой операции ремонтная жел. дорожная бригада, под огнем противника восстанавливавшая путь и отбивая иной раз попытки белых атаковать бронепоезд. В течение суток положение было восстановлено и поднятая действиями бронепоезда пехота прогнала белых далеко на запад к Дону.

Всего в этот раз тов. Сталин пробыл на передовых позициях двое суток.

Командир бронепоезда, старый солдат царской армии, участник мировой войны, был поражен решительностью, смелостью и стремительностью одетого в штатское «комиссара», по всем приме-

там, да и по его собственным заявлениям и отдельным вопросам никогда не служившим в армии и который тем не менее заставил бывалого солдата, отвоевавшего всю войну 1914 – 1918 гг., краснеть за свою растерянность и нерешительность. Простой, веселый, постоянно шутивший и подтрунивающий, бесстрашно рвущийся вперед, «Комиссар т. Сталин сумел заразить боевым духом всю команду бронепоезда, что и решило молниеносный и благоприятный исход боевой операции.

Аллилуев Ф.С.

Римляне выстраивались в каре и, сдвигая вплотную щиты, создавали непроницаемую стальную стену. Воины, стоявшие внутри, держали щиты над головой, создавая стальной потолок, непроницаемый для стрел и дротиков. Вся эта неуязвимая колонна двигалась к врагу, а там нападали. Такое построение называлось черепахой.

Тараном называлось крепостное оружие, при помощи которого пробивались крепостные ворота и даже стены, на двух перекладинах, поставленных на колеса, подвешивалось бревно. Бревно раскачивалось и при помощи его разбивались ворота и стены.

Если в Царицынском Совете Минины и компания, не имя ни разведки, а следовательно и разведывательных данных, не сумели оценить значение сил Ворошилова, нельзя было того же сказать и о белых генералах… мостов на пути Ворошилова к Царицыну были взорваны с целью остановить движение на соединение и деморализовать части и командование обстановкой неизбежной гибели, с расчетом, наконец, на истощение боевых запасов.

Однако, армия двигалась с боем вперед. Мосты исправлялись в баснословно короткие сроки, пока, наконец, части Ворошилова подошли к последней преграде – к переправам через Дон.

Красавец мост, длиной около километра, был разрушен…Пролет ближе к правому берегу был разорван пополам и сел в воду.

Эта последняя преграда между Царицыном – между Москвой – и частями, которые в героическом походе прошли более … километров, в окружении и под ударами врага, без связи, без тыла, и снабжения, без всяких сведений о состоянии и положении в центре, кроме мрачных впечатлений последних событий разгрома советской власти на Украине.

Но такова уж сила вождей и вера масс в победу, вера, которая питались и сознанием мощи и непобедимости народа, и ненавистью к врагу /одним из сильнейших начал всех победоносных народных движений/, что никакие предшествующие поражения, ни Брестский мир, ни потерянные и отданные врагу огромные территории Украины, не только не сломили, но даже нисколько не поколебали ни на минуту веру в конечный успех и победу, в сознании того, что драться нужно до конца.

Разведка Ворошилова установила, что в Царицыне советская власть, что это тыл, а за ним Москва и весь советский народ – кольцо было прорвано.

Белые взорвали и разрушили на пути движения сил Ворошилова…. Мостов, полагая поколебать дух его частей. Однако, в 2 – 3 – 5 дней мосты восстанавливались и через них проходили не только войска, но вся походная база, весь «отдел снабжения» этой армии: 90 эшелонов – патроны, снаряды, обмундирование, продовольствие, бронепоезда, артиллерия.

Армия Ворошилова творила чудеса и научилась верить в свои силы, в возможность преодоления любых преград и препятствий.

Последний этап – Дон. Громадный мост с пролетами до …. метров разрушен, разрушен, так, как белые доселе не разрушали ни одного моста, им нужно было во что бы то ни стало остановить движение на восток и задержать у Дона Ворошилова, вызывать ропот и замешательство в его частях: когда все почувствуют, что тыл недалеко, что где-то рядом имеется возможность отдыха, когда близость тыла заставит острей почувствовать и осознать усталость от непрерывной каторги боев – тогда или будет возможность этот мощный кулак разгромить и утопить в Дону, или принудить командование под натиском ропота и усталых настроений побросать свое имущество, быть может, часть артиллерии и пойти на переправу «во что бы то ни стало».

А переправить такую громадную силу через Дон под непрерывным натиском белых – задача очень сложная, и если бы такое паническое решение было бы принято, оно было бы чревато большими последствиями.

Но никто вплоть до рядовых бойцов о таком паническом решении не думал, все знали одно – надо пробиться к Царицыну, но пробиться организованно и перевести через мост все имущество.

Высокий, широкоплечий, с гривой русых, цвета зрелой соломы, волос, с русыми же бровями и ресницами над ясными голубыми глазами, с крупными чертами лица, дышащего молодым нетронутым здоровьем, Коля Руднев всегда куда-то спешил. Ходил он широким шагом с поднятой вверх головой, далеко размахивая огромнейшими ручищами. Он забегал на минутку, что то рассказывал или докладывал, с полслова понимал задачу и вновь летел куда-нибудь сворачивать горы.

Ни солнце, ни ветер, ни пыль не могли смыть краску молодости с его открытого добродушного лица. Начштаб 5-й Армии, пришедший через огонь жесточайших боев и испытаний, рыцарь без страха и упрека, мог краснеть, как девушка. Его скромность была предметом товарищеских шуток.

Клименту Ефремовичу Руднев был предан до конца и относился к нему с сыновним уважением. Климент Ефремович любил над ним иногда пошутить, вгоняя его в краску.

«Несмотря на свою молодость – это один из надежнейших и храбрейших наших товарищей» - говорил мне Пархоменко. «При этом он грамотен и умен. Нет такой обстановки, где бы Коля мог растеряться или струсить, энергия у него исключительная, преданность бесконечная, немало позади осталось страшных минут, часов и дней, когда именно Коля Руднев своей бесконечной энергией, бесстрашием, энтузиазмом и верой в конечную победу, спасал положение, выполняя поручения т. Ворошилова». Немало и собственной инициативы проявил он. Мы его любим, как сына, как ребенка, как самого молодого из нас, наивного и прекрасного парня.

Результаты поездки Ворошилова на фронт и та кипучая деятельность, которую он развил в Царицыне, формируя новые части, превращая рыхлую массу отрядов в батальоны и полки, сбивая спесь и приводя в надлежащий воинский порядок командиров, ничем себя не проявивших, железная энергия, воля и характер К.Е., это помощников в лице т. т. Щаденко, Пархоменко, Руднева сказывались повсюду. Зазнавшиеся и «самостийные» военноначальники сразу почувствовали, что с анархией дело кончено; полугражданские отряды, больше митинговавшие, чем воевавшие – превращались в воинские части с дисциплиной и порядком; сразу же появилось надлежащее уважение к приказу и понимание значения этого слова. Рассыпчатые и неорганизованные, с худшим элементами партизанщины, какими были большинство частей, оперировавших непосредственно под Царицыным, кристаллизировались под руководством К.Е. в боевую силу. Все те, которые болели и боролись за дисциплину и порядок, но в силу отсутствия надежного, авторитетного руководства и соответствующих директив, оказывались бессильными и вынуждены были уступать отсталым настроениям, превратившиеся из командиров Красной Армии в митинговых ораторов, воспрянули духом.

Вместе с организованностью росли сила и боевая мощь красных частей Царицынского участка. Железные части Климента Ефремовича, закаленные в боях, с их ореолом героизма, бесстрашия, переброшенные через мост и оперировавшие рядом с рыхлыми частями Царицынского гарнизона, были ярким и заразительным примером боеспособности, неутомимости и самоотверженного служения делу революции.

Железной глыбой, громадный, широкоплечий, с обветренным и огрубевшим в походах и боях лицом, высился на коне командир 1-го коммунистического полка Питомин, павший впоследствии смертью храбрых в боях под ….

Его грубые и резкие черты лица, как бы были вырублены топором. Питомин принял знамя Ревсовета от почетного караула, слегка приподнявшись на стременах, он держал знамя одной рукой, как перышко. «Хлопцы» - обратился он к застывшим «смирно» в рядах красноармейцам. «Хлопцы… Оцю червону плакату дал нам Ревсовет и представитель Совета Народных Комиссаров нашей Советской Республики товарищ Сталин. Хлопцы, сегодня мы вновь отправляемся по приказу Ревсовета на фронт бить врагов рабоче-крестьянского народа. Клянемся же, хлопцы, что под сим червонным знаменем мы будем драться и бить врага еще лучше, чем до сих пор».

Громкое «ура…» загремело в ответ на речь любимого командира.

Питомин передал знамя знаменосцу. Команда, напра-во, на ремень, шагом марш. Музыка заиграла Интернационал. Во главе со своим командиром полк мерным шагом, с пением интернационала, двинулся в путь.

В начале августа 1918 года я ехал из Царицына в Москву. Товарищ Сталин поручил мне передать лично В.И. Ленину письмо с оценкой положения на фронте Царицыне, Астрахани и Северного Кавказа. Путь был нелегкий: как на Волге, так и на железной дороге – пароходы и вагоны были набиты так, как могли набиваться только в то время.

Письмо я держал за пазухой, на груди. Приехав поздно вечером в Москву, на другой день с утра, задолго до начала занятий, я был в приемной Совнаркома. Владимира Ильича еще не было в кабинете, и когда он пришел, я был принят в этот день, по видимому, как первый посетитель.

Когда я вошел в кабинет, Владимир Ильич журил Л.А. Фотиеву за какой-то непорядок на столе не то с перьями, не то с чернилами /и то и другое, как известно, в эти годы было проблемой/. Владимир Ильич поздоровался со мной и предложил сесть. Я объяснил, что товарищ Сталин обязал меня вручить письмо лично и, лишь желая быть максимально точным, я не согласился передать его через секретарей и беспокою Владимира Ильича своим посещением.

Усадив меня в кресло, Ленин углубился в чтение письма, а затем, пододвинувшись ко мне, прежде всего, к величайшему моему смущению, спросил меня о семье, об отце, матери. Я отвечал. Затем Владимир Ильич стал расспрашивать меня о положении в Царицыно.

_________________

х/ Публикуется впервые. Ред.

Подробностей нашего разговора я не помню, но, поскольку я работал в Царицыно секретарем И.В. Сталина, и в какой-то мере был чиновником информированным, то возможно, что сообщил Владимиру Ильичу что-либо новое и полезное, тем более, что, при тогдашних средствах связи, в центре много важных мелочей могли не знать, а в это время как раз развертывалось наступление белых под Царицыном и в направлении на Камышин.

В кабинете В.И. Ленина /1918 г. август/.

Август месяц 1918 года был одним из самых тяжелых для Москвы и всей центральной России, – это был месяц самого отчаянного голода перед новым урожаем – паек в 1/8 фунта хлеба /50 гр./ выдавался далеко не каждый день, по Москве ходили прозрачные бледные люди – тени, молодая Советская власть задыхалась в муках голода. Все это, конечно, не мог не переживать Ильич и все это я невольно прочел на его живом, подвижном, слегка утомленном лице…

Но вместе с тем передо мной сидел живой, бурлящий вулкан, в котором кипела горящая лава гигантской энергии, воли, ума, чувств, знаний. Владимир Ильич задавал мне вопрос за вопросом: «Значит вы ехали через Камышин, Балашов, ну как там. «Я рассказывал, что проскочил благополучно, но что белые рвутся в направлении на эту дорогу. Спрашивал, как себя чувствует товарищ Сталин – здоров ли.

Попрощавшись с Владимиром Ильичем я еле дошел до дому. В пути в Москву я захватил испанку и сейчас уже температурил, в азарте дела я этого не заметил, теперь же корил себя и опасался, что мог заразить Владимира Ильича.

Провалявшись больше недели, я наконец поправился и вновь уехал в Царицын. Туда я прибыл 31 августа и чуть ли не в день приезда узнал от товарищей Сталина и Ворошилова о злодейском покушении на Ленина эсерки Каплан накануне 30 августа. Вспоминаю, как оба были встревожены. «Как выглядел старик. Как его здоровье» - прашивали озабоченно они.

Я рассказывал о своем впечатлении во время недавней встречи, о морщинах под глазами и еле заметной седине в бороде… Товарищи Сталин и Ворошилов меня с большим вниманием слу-

шали, ведь я был в это время самым свежим и единственным вестником, только что видевшим любимого Ильича.

Аллилуев Ф.

25/V – 1941 г.

«Все честные люди, все истинные патриоты с нами».

«Все четные люди, все настоящие патриоты с нами».

«Все честные, искренние, благодарные и прямые люди должны быть на нашей стороне» говорил часто товарищ Сталин. Наша революция тем и сильна, что она осуществляет не только чаяния рабочего класса и крестьянства, а борьбу за социализм, наша революция является национально-освободительной не только для нацменьшинств, населяющих бывшую царскую империю, она является вместе с тем и освободительной и для России, как таковой.

Только мы – большевики, одни последовательно и непримиримо ведем борьбу против превращения нашей отсталой страны в колонию империалистов: так называемых союзников или же немецкого империализма.

Кадеты не мыслят технического прогресса и развития капитализма, превращения России в индустриальную капиталистическую страну без «помощи иностранного капитала» х/, т. е. без передачи в колониальный откуп сырьевых и естественных богатств России. «Национальную гордость» этих господ не коробит мысль о том, что они своей родине предначертали путь порабощенного Китая.

_________________

х/ Тов. Сталин имеет ввиду программные высказывания господ кадетов и прочих представителей русской «радикальной буржуазии» о том, что путь индустриального развития России немыслим «без помощи иностранного капитала», т. е. без его широкого проникновения в форме концессии, акционерных обществ и просто запродажи в откуп сырьевых богатств своей громадной, «но неустроенной» страны.

В этих позициях кадетов, прогрессистов и прочей буржуазной сволочи ничтожество и бездарность русской буржуазии совершенно очевидны, дальше распродажи собственной страны иностранному капиталу с неизбежной экономической и политической зависимостью и порабощением, «радикализм» русской «просвещенной буржуазии не шел.

Эпоха, когда буржуазия, как во времена Французской революции, была революционной и была двигателем прогресса, ломала феодальные устои и создавала новые политические и экономические формации, – прошла. Русская буржуазия также дряхла, бездарна и гнила, как царский режим.

Эсеры и меньшевики прихлебатели и мелкая пошлая мразь, за министерские портфели, посты, за господскую снисходительность и ласку, за высокую честь чистить сапоги господам буржуа, быть принятыми в их передних – эти лакеи буржуазии продают и будут продавать свою родину и свой народ кому угодно. Царские долги, военные и довоенные, это такая петля, которая, в особенности в результате истощения войной, задушит экономику страны, роль колонии Франции, Англии или Германии для России предрешена.

Единственный путь борьбы для любого патриота своей родины, для всех, кто любит свой народ, в ком бьется честное сердце и кто ценит свою честь сына родины, это путь борьбы вместе с рабочим классом, крестьянством, большевиками за социализм. Только этот путь борьбы является единственно честным, правильным и достойным честного человека.

Поэтому люди могут ошибаться, заблуждаться, для многих еще сегодня большевики пугало, интеллигенция саботирует, но в рядах нашей многочисленной интеллигенции, имеющей хорошие традиции патриотизма, любви к своей родине, традиции любви к народу, к низам, есть немало людей, которые сейчас еще не разоб-

_____________

Только партия большевиков – партия Ленина – Сталина, свергнув и раздавив всех хищников хозяев, для которых барыши были единственной идеологией и стимулом деятельности и «прогресса», партия Ленина – Сталина вывела еще недавно нищую, безграмотную, невежественную и отсталую страну на светлый, ясный и свободный путь социализма; творческими усилиями всего народа всех национальностей Советского Союза, сметены остатки эксплуататорских классов и создана могущественная социалистическая промышленность и не менее могущественное социалистическое сельское хозяйство гордой и непобедимой страны социализма – С.С.С.Р.

рались, но некоторые по своей сущности с нами, которых мы вырвем из болота обывательщины и обывательского испуга, перетянем к себе, заставим поверить в наше дело и работать честно не за страх, а за совесть, с подлинным энтузиазмом и преданностью на свой народ, на свою родину, на социализм.

Кто не с нами, тот может быть думает, что он только против большевиков – нет, он против родины, народа. Он борется за колониальное закабаление и рабство своей страны, за превращение своей страны в марионетку акул империализма, он предатель своей родины и как такового мы его не пощадим. Не имеем права пощадить.

Волчий закон империализма заключается в том, прибирать к рукам все, что плохо лежит, «давить слабых». Россия, ослабленная и истощенная войной, запутавшаяся в долгах, является слишком лакомым кусочком. Буржуазия не только не способна сопротивляться, но и не заинтересована, свой кусок от империалистов – колонизаторов она получит, судьбы страны, ответственность перед историей ее не интересует, для нее это не больше, как фраза. Если для англичан проповедь христианства и в Африке, и на Востоке – это колониальная борьба за хлопок, то для русской буржуазии патриотические возгласы это только барыши.

Единственная сила, которая во всем мире последовательно и честно, не зарясь на чужое, осуществляет идею любви к родине, доподлинного патриотизма, сила прогресса человечества, это рабочий класс и беднейшее крестьянство с их вождем – коммунистическими партиями всех стран. Наши задачи ясны. Путь наш предначертан историей. В России есть два лагеря – это те, которые хотят остаться господами, хотя бы ценой распродажи своей родины и те, а их миллионы, многие десятки миллионов, которые

Не хотят быть рабами и которые не потерпят унижения своей любимой родины, и которые, кто классовым инстинктом, кто сердцем, кто сознанием определил твердо свое место между двумя борющимися сторонами и свою твердую решимость драться до конца за социализм и за родину.

/Рассказ/.

Из многих рассказов товарищей, отбывавших царскую ссылку в Сибири, один из них глубоко запечатлелся. Хочется поделиться с нашей молодежью.

В Туруханском крае, в полярной стране, там где р. Курейка справа впадает во многоводный Енисей, в прибрежном поселке находили себе невольное пристанище отдельные особо важные «государственные преступники», политические ссыльные, борцы с царизмом и буржуазией за пролетарскую социалистическую революции.

В гиблом, глухом, медвежьем углу местные посельчане в сплошную полярную ночь, как и летом в безночный день, занимаются рыбной ловлей по Енисею. Рыба является там основным и главным продуктом питания.

Зимой этот период своеобразен и по своему труднее. На намеченных местах приготовляют во льду проруби, туда опускают рыболовные снасти и время от времени осматривают и оправляют их, снимая попавшуюся рыбу и восстанавливая проруби.

К такому занятию принуждены были прибегать и ссыльные.

На рыбалку в одиночку ходить там не принято. Всегда потребуется помощь товарища и в расстановке, и осмотра снастей, и в какой либо случайной беде.

Однажды один из наших товарищей отправился на очередную рыбалку с посельчанами – рыбаками. Идти надо было далеко по обширному здесь Енисею. Ледяная поверхность реки торо-

систая. Среди занесенных снегом навороченных при ледоставе льдин, в полярном мраке были поставлены суковатые вешки, показывающие направление к прорубям за несколько верст поселка. Пришли. Осмотрели и оправили снасти. Улов рыбы был весьма удачным и хорошего сорта. – Там не мало попадало осетров. Наш товарищ, перемахнул связку с рыбой через плечо и направился домой с напутствием посельчан, что они его нагонят.

Скоро в пути завьюжило. Поднялась встречная пурга. Мороз крепчал. Сыпался мелкий снег. Снежная мгла еще больше сгустила темень полярной ночи. Расставленных вешек уже не было видно. Попадали они случайно на ощупываемым пути. Идти по наметаемому глубокому снегу с ношей обильного улова было не по силам, а бросить часть рыбы было жаль. Без нее неизбежны голодные дни. Других продуктов дома не было. Взбесившаяся непогодь предвещала быть продолжительной и препятствием очередному лову на долгое время.

Несмотря на усталость и тяжесть ноши, товарищ двигался вперед. Напрягая свои силы и волю. – Остановка на отдых хотя бы на несколько минут грозила гибелью.

Пурга усиливалась, холодный ветер пронизывал тело до костей, мороз сжигал лицо. Пора бы, казалось, быть в деревне, но по близости не было никаких признаков жилья и живой души. Выбиваясь из последних сил, побуждаемым сознанием и волей, продвигался шаг за шагом вперед. Все тело каменело от холода. Лицо горело. От чрезмерного напряжения мускулов дыхание учащалось, из рта и носа шел густой пар, сразу смерзая в иней. Грудь, лицо и голову покрывало куржаком.

Дышать становилось трудно. Лицо чем-то сжимало. Силы истощались. В этот момент, где-то около послышались голоса, показались движущиеся тени. Появилась надежда на помощь и спасение. Но когда группа теней приблизилась и поравнялась с ним, то голоса стихли и умолкли. Он не успел, да и не мог сказать ни одного слова, как живые тени быстро исчезли за снежной завесой разгулявшейся пурги… Снова один среди бушующей полярной стихии. А снежная метель все более и боле сгущая тьму, приготовилась поглотить его, замуровать в ледяную броню и покрыть своей мертвящей пеленой. И лишь случай счастливый, да железная воля его спасла от ранней смерти. Почувствовался запах, занесенного вихрем, дыма и послышался лай собаки, видно деревушка около. Последний порыв сил, и он уткнулся в жилье. По стенке нащупал вход в избу. Вошел, придерживаясь. Вся семья только, что вернувшегося с рыбалки хозяина, в суеверном страхе шарахнулась от вошедшего. Животный ужас оцепил их глаза. Наш путник с затуманенным сознанием, опустился на лавку около двери.

Охватило забытье… Очнулся. Пошевелил онемевшее тело, на пол посыпались обломки ледяной коры… Охваченная было испугом семья, подалась к нему, а сам хозяин воскликнул: «Осип, это ты»? – А кто же, «лешак» или «водяной» что ли? Вы теперь видите, что перед вами ваш жилец? Дальше сказал, как хозяин, возвращаясь с другими вслед за ним, проскочили мимо и не подумали о помощи.

Хозяин, указывая на кучу ссыпавшихся льдин, конфузясь рассказал следующее:

Когда они возвращались домой группой односельчан, то обогнали какую-то тень, приняли ее за «водяного», покрытого с головы до пояса ледяной корой, а замерзшая рыба, ударяясь друг о друга, издавала какие то звуки. «Ты хорошо знаешь, что мы очень боимся водяных и лешаков. – Перепугались. А когда ты вошел в избу весь покрытый льдом, лица не видно, глаза блестят сквозь маленькие щели, через такие же щели выходит пар из носа и рта, ну мы со страху и обомлели. Опомнились, когда ты очнулся и с тебя свалился куржак, видим: ты, Осип» (так звали хозяева своего жильца).

После такой рыбалки «ОсипИосиф» проспал 18 часов бес просыпа, восстанавливая свои силы.

Такой именно случай произошел с тов. Сталиным Иосифом Виссарионовичем, за время его четырех трехгодичного пребывания в Туруханской ссылке, за полярным кругом, в медвежьем углу, в селе Курейке.

С. Аллилуев.

Сентябрь, 1938 год.

В Туруханском краю необъятной Сибири, там, где река Курейка впадает в многолюдный Енисей, расположился небольшой поселок.

Сюда, на край света, ссылались в далекое царское время те из борцов за социализм, которых, и не без основания, царская охранка считала наиболее опасными для самодержавного строя.

Природа кругом дика и сурова. Летом солнце едва – едва заходит за горизонт; долгий безночный день изнуряющее действует на нервы; зимой, в наиболее жестокие дни морозы в 50 – 60 градусов ниже нуля. Тяжелая полярная ночь тянется много месяцев.

Местное население, как русские, так и остяки, в те времена – темный полудикий народ, одурманенный суевериями, и первобытными страхами перед домовыми, лешаками, водяными.

Богат рыбой Енисей, – в глубоких местах, в «ямах» и омутах гуляет рыба. Там ее и ловит местный рыбак, уходя иной раз на рыбалку за 15 – 20 верст от жилья.

На десяток километров вширь раскинулась могучая река и тщетно человеческий глаз ищет за ее простором противоположный берег.

Летом здесь случается видеть как гордый сокол охотится за речным красавцем омулем. Долго партии он над рекой, – но вот застыл, и тотчас же падает камнем – это ничего не подозревавший омуль вплыл на поверхность поиграть на солнце. Цепкие когти сокола мертвой хваткой впиваются в него и тщетно пытается омуль втянуть в глубину вод сильную птицу. Крепким клювом пернатый хищник рвет, разгрызает ему спину.

_________________

х/ Эпизод из жизни товарища И.В. Сталина в бытность его в Туруханской ссылке 1913 – 1917 гг.

Долго бьется несчастная жертва, стремясь сбросить с себя непрошенного гостя. Но в этой борьбе побеждает сокол. И вот он медленными, плавными взмахами крыльев тянет истерзанного, убитого омуля по воде. Тяжела добыча и далек берег, и не может иначе сокол поднять и дотащить свою добычу до суши.

Страшны разыгравшиеся в бурю валы Енисея. Яростно атакуют они утлые челны и лодки рыбаков. Даже опытные и дружные ватаги не выдерживая иной раз борьбы с рассвирепевшей стихией, гибнут в его холодных водах.

Зимой, в полярную ночь, рыбака подкарауливает не менее коварная и беспощадная пурга.

С первым теплом поздней весны оживает природа. Стаи птиц тянутся с юга, крякают утки, резко кричат гуси, бесшумно скользят по воздуху белые чайки. Безмолвие леса наполняется звуками и движением: в кустарниках прячется куропатка, токует глухарь, шарахается напуганный заяц. В зеленом бархате мхов к осени вызревают северные ягоды.

Но вот, весь этот шумный и голосистый, чуткий и осторожный пернатый и животный мир почувствовал приближение полярной зимы. Летят к югу птицы, к теплу, бегут заяц и лисица и даже вечно голодный, клыкастый взъерошенный волк ищет место потеплей и посытнее и уходит туда, где тусклый зимний день хоть на пару часов осветит природу, и где можно рассчитывать на добычу.

Лишь неприхотливый олень и защищенный теплой шкурой песец, остается здесь; да неутомимый в своей извечной борьбе с природой человек, невзирая на продолжительную полярную ночь – разбросал по берегам свои становища.

Крепок, отважен и силен здесь народ, – север не любит и не дает пощады слабым, да и сильного он держит на чеку – не оступись и не поскользнись, – погибнуть здесь не трудно.

Не велики средства ссыльного – хлеб, завозимый издалека, дорог, чай, сахар – непомерная роскошь, а на зиму надо запастись лампой, керосином, фитилем, свечей, табаком. Рыба – его пища, его стол…

Скоро два года, как томится в этом диком медвежьем углу «Осип». Так прозвали посельчане крепкого и энергичного южанина. Выданный провокатором, он был арестован в Петербурге и, после недолгого заключения, выслан в этот далекий, холодный край. За спиной Осипа больше пятнадцати лет подполья, десятая арестов, тюрьмы, ссылки, побеги.

«На этот раз не убежишь». Так думают жандармы.

Уйти действительно трудно: зорко следят царские сторожа за каждым шагом сосланного большевика.

Бывают условия, когда приходится ждать, надо ждать не дни, не месяцы, а годы! Но разве откажется от побега тот, кого царская охранка доселе нигде не могла удержать.

Осип запасся терпением. Год, два, три, – рано или поздно – и пусть не скоро – но он уйдет, уйдет и отсюда.

Родом Осип издалека, с непонятного для местного жителя «юга». Лишь по рассказам ссыльных, да заезжих знают они, что есть края, где жаркое лето, да и зима не такая злая, где день и ночь чередуются в течение суток круглый год, где расту неведомые им деревья, фрукты, ягоды.

С удивлением слушали остяки рассказы Осипа о том, что на его родине почти всегда тепло и нет такой зимы. Слушают и не верят…

Они скоро полюбили своего нового товарища. Полюбили за смелость, бесстрашие, мужество, твердую волю. Помнят как только он один не растерялся, когда буря застала их на Енисее на утлой ладье. Самые бывалые из них тогда стали бледнеть от ужаса. А Осип не только сам остался тверд и хладнокровен, но сумел вдохнуть мужество и в этих, видавших виды людей. Лодку бросало, швыряло, кренило и захлестывало волной. Спасибо Осипу! С его помощью они справились с бедой.

Долго рассказывали потом об этом случае в поселке.

Отважные остяки прониклись к Осипу тем большим уважением испытанных людей, которое, - а на Севере в особенности, - обычно не высказывается, а прячется бережно и глубоко в тайниках, как самое дорогое чувство.

Но зато любил остяк зайти к нему и попросить у Осипа его неизменную трубку: сядет и молча курит не проронив ни слова, а хозяин в это время работает над книгой или рукописью.

Вернет остяк трубку и хозяин в знак вежливости закуривает сам и попыхивая тоже молча, короткими шагами ходит по своей крохотной закопченной лачуге. Гость молчит, а потом скажет пару деловых серьезных замечаний о погоде, работе, лове и услышав такую же короткую сдержанную реплику Осипа прощается и уходит.

В этом молчаливом и полном уважении визите и дружба и побратимство: в глубине души остяк всегда свысока смотрит на пришельцев, считает их неженками: «посмотрим еще каков ты!?»

Но Осипа остяк признал не только себе равным, – он видит в нем силу, в которой может черпать мужество в своей суровой, полной опасностей и испытаний жизни. Присутствие Осипа греет его сердце.

Изучив повадки рыбы «Осип» вскоре стал получать больше улова нежели местные рыбаки, но тщетно пытался он передать им свой опыт и наблюдения.

«Осип, ты слово знаешь» хитро сощурившись говорили остяки, когда он разъяснял им как надо менять места, или искать рыбу.

«Осип слово знает» говорили они и друг другу.

Но особенно он поразил их своей волей, мужеством и бесстрашием в полярную ночь, во время страшной пурги.

Еще и еще зиму проводит Осип в Туруханской ссылке. По-прежнему рыболовство обеспечивает ему и летний и зимний стол.

Сегодня он снова идет с ними на очередную рыбалку.

Сорокоградусные морозы стоят уже несколько недель. Погода тихая, ясная. В глубоком темном небе высоко-высоко сверкают яркие звезды. Молодой месяц своим обманчивым слабым светом освещает рыбакам дорогу.

На рыбалку в одиночку не ходят, а зимой тем более, всегда может потребоваться помощь товарища в расстановке и осмотре снастей, или в случайной беде.

Как всегда, он идет в группе со своими односельчанами – остяками. Несколько собак сопровождают их. Путь далекий вверх по Енисею. Над головами горит путеводная «Полярная звезда»; вращаясь вокруг оси отстукивает часы «Большая Медведица» и с нею весь звездный мир; - слабо мерцает млечный путь. Торосистые поля с навороченными при ледоставе громадными, в два – три человеческих роста, занесенными снегом льдинами чередуются с более мирной и спокойной, но везде неровной поверхностью реки.

Они идут ориентируясь на суковатые вешки, что в полярном мраке показывают направление к прорубям.

В далекую рыбалку с обнаженным лицом не ходят: отморозишь обязательно нос, щеки; лицо мажут толстым слоем жира, который сразу же смерзается в тонкую подвижную корку и защищает кожу от свирепых шалостей мороза.

Крепкий, как спирт, морозный воздух, живительной радостной струей проникал в легкие, заражал весь организм бодростью, жаждой к преодолению любых трудностей, как будто человек вступил в единоборство с каким-то сильным, но благородным и равным противником.

Шли проваливаясь иной раз в снег, с веселыми шутками и смехом.

В проруби, через которые опускают снасть и оставляют ее там на несколько дней, нарастает крепкая, как сам мороз, корка. Чтобы вытащить снасть и вместе с ней и рыбу, надо пробить эту звенящую броню молодого льда.

В черной и мрачной проруби, будто в какой то алчной пасти темнеют невидимые воды Енисея, изредка блеснув случайно отраженной звездой. Кругом полнейшая полярная тишина, голоса одиноких людей, да редкий всплеск сильной рыбы, застрявшей на жестоком крючке.

Скользкую, быстро замерзавшую на морозе рыбу, снимали с крючков и нанизывали в связку. Освободив снасть от улова, ее вновь опускали под лед. Так «подымали» прорубь за прорубью…

Рыбалка оказалась удачной. Вытащили много крупных осетров и омулей. Вся эта, казалось бы нехитрая работа, отняла не мало времени и сил.

Управившись как-то раньше других со своими снастями, «Осип» перемахнув через плечо тяжелую ношу улова, отправился в обратный путь по знакомой дороге.

Он шел один. Теперь Полярная Звезда светила ему в лицо. Большая Медведица уже проделала порядочный круг, свидетельствовавший о том, что на рыбалке он провел не мало времени. До поселка не близко, а за плечами тяжелый груз. По опыту «Осип» уже знает, что с каждым шагом тяжесть рыбы будет ощущаться все сильнее и сильнее.

Тот же знакомый пейзаж: - голубоватый, кое-где мерцающий под светом луны снег, мрачные провалы – тени от нагроможденных торосов и теряющийся в пространстве на небольшом расстоянии ледяной покров Енисея. В легкой усталости во всем теле, в бодрящем напряжении мышц – ощущение силы и воли. Тяжелая ноша за плечами ровняет шаг, делает его более твердым, размеренным.

Так шел Осип один в ледяной пустыне, над ним мерцающий живой купол бездонного звездного пространства, внизу таинственный жуткий мрак и тени еле освещенной поверхности. Воображение не желающее мириться с однообразием впечатлений, рисовало далекий крутой берег, да небольшую в десяток домов деревушку. Суковатые вешки попадающиеся время от времени – рука человека – единственный его след в мертвом пространстве – оживляют монотонный путь и делают заметным движение вперед, глаза невольно тянутся к свету, к звездному небу.

Незаметно подкралась мгла. Поднимаясь все выше и выше, скрывала звезды и месяц, уже тускло смотревший сбоку. Подул северный ветер. Мороз крепчал. Завьюжило, месяц и звезды скрылись. Осип попал в встречную пургу…

Рыбаки, товарищи его, снялись уже давно. Они хорошо знают здешнюю природу – ее повадки и капризы. Они хорошо знают здешнюю природу – ее повадки и капризы. У остяков собаки. Но где ж искать их во все сгущающейся тьме, да кроме того останавливаться, – значит подвергать себя наверняка опасности замерзнуть.

«Ветер дует с севера» - решает «Осип» - если нет звезд и перестанут попадаться вешки, он будет идти ориентируясь по ветру, как по компасу.

Тьма усиливалась, наседая вплотную. Даже привычный глаз человека, живущего в обстановке полярной ночи, не различал ничего. Злой ветер свободно гулял по открытому пространству, бросая «Осипу» в лицо острую, как иглы крупу снега. Сорокаградусный мороз, который еще час тому назад он ощущал как равного бодрящего противника, превратился в беспощадного врага.

При каждом бешеном порыве леденящей стужи лицо немело, как бы промерзая в неподвижную ледяную маску; Мороз, казалось, проникал под череп и «хватал» за мозг; в глазах стояло ощущение боли, сознание на мгновение куда-то уходило, – только воля и инстинкт противостояли этому натиску.

Еще порыв стихии! Теперь ветер уже жег кожу, как будто касался ее раскаленным железом. Жгучая, нестерпимая, саднящая боль отказывалась как судорога во всем теле, проникала до сердца. Кожа на лице сжималась и готова была вот-вот полопаться, а мороз не щадил ничего, не оставлял «живого места» - жег щеки, нос, рот, подбородок, брови.

Но Осип шел. Воля человека встала на дыбе, сопротивляясь ударам стихии, выдерживая все новые и новые ее жестокие атаки; пурга и воля как бы сплелись, скрестились в борьбе, в мертвой яростной схватке не на жизнь, а на смерть.

Твердым шагом пробивал себе Осип путь вперед, к спасительному, но, увы, далекому и невидимому берегу Курейки. Теплый тулуп и валенки недолго защищали его от всепроникающего холода, ветер быстро разыскал неощущаемые до сих пор щели одежды и безжалостно обдавал тело своим холодным дыханием.

Пурга быстро нанесла сугробы снега. Нога проваливалась выше колена, тяжелая ноша рыбы с каждым шагом все больше и больше давила на плечи и спину; наступал тот предел, когда все мышцы перестают ощущаться, иначе как боль физического усилия.

Слепой от ветра, снега и тьмы, проваливаясь в сугробы и спотыкаясь, уже железным усилием воли Осип шел вперед.

Пурга свирепела. Стихая на мгновение, она с еще большей яростью набрасывалась на одинокого путника. Холодный ветер пронизывал тело до костей, сжигая лицо, казалось, останавливал кровообращение. Сбивал с ног. Остановиться передохнуть нельзя – мороз и ветер одолеют его в несколько минут.

Превозмогая страшную усталость, Осип двигался вперед. Бросить рыбу было жаль, без нее неизбежны голодные дни, а взбесившаяся непогодь обещала быть продолжительным препятствием очередному лову.

Пурга начинала неистовствовать. Ветер уже бесцеремонно, – как будто вся одежда потеряла способность удерживать тепло и превратилась в какую то негибкую, словно береста, кору, - проникал и рыскал всюду. «Осип» коченел от холода. Силы истощались, движения стали автоматическими, словно не мускулы, а одно сознание вело его вперед, лицо горело будто на нем разожгли костер.

Дыхание от чрезмерного напряжения долгого и трудного пути участились. Пар изо рта сразу смерзался на морозе. Уже и голова и грудь покрылись ледяной корой /куржаком/, дышать стано-

вилось трудно, лицо чем-то сжимало, обиндевевшие веки слипались, но путник грудью наваливаясь на встречный ветер, неукротимо шел вперед.

Вешек, указывавших путь, не видно было давно. Осип шел наугад, повинуясь инстинкту, да соображаясь с направлением ветра, но силы начинали истощаться. Теперь организм его превратился в какой-то комок воли и напряжения. Чем злей бушевала стихия, тем сильней восставала гигантская воля видавшего виды подпольщика, но казалось только случай может спасти его.

Осип знал: «усилится ветер – он погиб». Да и сейчас, в темноте, не биться с пути – вопрос удачи.

Начинался озноб. Его било как в лихорадке. Тело как будто растеряло все тепло. Собрав все силы, ускорив движение, он старался хоть немного согреться, но безуспешно: озноб проникал все глубже и глубже.

Эта борьба не могла быть продолжительной. Силы были на исходе. И как бы не сопротивлялась стихии железная воля – шансы на спасение были ничтожны.

Пора бы и деревне быть, но что увидишь в этом хаосе тьмы, снега и холода.

Но вот, где-то рядом послышались голоса, показались движущиеся тени.

Это могли быть только рыбаки; кому же, кроме тех, кто поневоле застрял вдалеке от дома, рискнуть в разбушевавшуюся непогоду в этом лютом бешенстве вихря и тьмы и ледяного ужаса покинуть теплый кров?

«Спасен» - решил Осип, повернув навстречу голосам.

Но, вопреки всем обычаям и строгим законам Севера – помогать в беде кому угодно, а одинокому путнику и товарищу тем более; едва они поравнялись с ним, и не успел он, да и не смог из-за подувшего с яростью вихря крикнуть, как голоса сразу смолкли. Тени, как бы нарочно, шарахнувшись в сторону, скрылись за снежной завесой стихии. «Что это», - подумал «Осип». Чем мог напугать он бывалых и бесстрашных рыбаков? Неужели он ошибся и это был мираж, или это товарищи прошли мимо не заметив его, или же вой ветра он принял за голоса людей?

Но тени пропали и снова он один в зловещей ослепляющей темноте, где нет ни неба, ни земли, где кругом какая-то страшная черная бездна, цепкие объятия мороза, свист ветра, да тихий стук бьющейся друг о друга обледеневшей рыбы за плечами.

Снова вперед. Снова тяжелый страшный путь. Уже не усталость, а адская боль во всех членах, пурга же все свирепеет и свирепеет.

Но железная воля побеждая все ведет его вперед.

Пахнуло дымом, занесенным капризом взбесившегося вихря. Значит деревня близко. Но где? Вед в этой темной бездне, когда не видишь даже слабого огня, можно блудить и кружить близь жилья до полного истощения сил и не найти его.

Но сейчас, его враг ветер, превратился в товарища и друга; Он показывает путь. А деревни все нет. Она осталась где-то в стороне. Значит надо «ощупывать» местность по кусочкам: повернул вправо и решил пройти назад параллельно своему пути.

На секунду ветер стих, и откуда то сбоку раздался еле слышный лай собаки.

Снова шквал и лая уже не слышно. Теперь по звуку, прислушиваясь в те мгновения, когда шквал ослабевал или затихал, он взял уже верный путь. Лай повторился, – где то мелькнул и снова скрылся слабый огонек; снова кругом тьма и вихрь, снова нет пространства, снова в каком-то темном мешке. Еще шаг и «Осип» наткнулся в какое-то препятствие.

Ощупал: «Сруб, жилье! «Он в деревне!» На секунду пурга стихла. По лаю собак и по еле мерцающим огонькам за обледеневшим окном, он нашел свою избу; нащупал дверь. Перешагнул какую-то черту…

х х х

Вот и хозяин перед ним. Но почему же семья только что вернувшегося с рыбалки остяка в суеверном страхе попятились от него? Дикий ужас был в их глазах. Женщины заголосили и сразу умолкли, ребятишки забились в углы, прижались к взрослым.

Ничего не понимая, отуманенный усталостью, Осип опустился на лавку возле двери. Он пошевелил окаменевшими членами, с усилием сбросил тяжелый груз рыбы; выпрямился, прислонив голову к стене разминая нестерпимо болевшую спину и плечи, затем привстал и снова сел.

Как сквозь сон почувствовал он, что с лица как будто слетала какая-то кора. «Отморозил все» - пронеслось в сознании. Но на пол со звоном сыпались ледяные брызги.

С удивлением смотрел он на знакомых обитателей избы; пытливый ум тщетно старался уяснить причины непонятного испуга и странного поведения хозяев. Но вот, шарахнувшаяся было семья, остяка подалась к нему, застыв со следами неизжитого страха в позах удивления.

Хозяин расхрабрясь подошел ближе. «Осип», «ты» - воскликнул он.

А кто же? Водяной что ли – ругнулся обозленный Осип, поняв причину испуга.

И он невольно засмеялся над наивным страхом суеверного рыбака. Встал с усилием, развязал и скинул с себя шапку:

- Ну, теперь видите, что это я, Осип, ваш жилец?..

Преодолевая острую боль, как будто сдирая с себя кожу, Осип растирал снегом обмерзшие пальцы и обожженное лицо. Все мышцы болели, ноги казались одетыми в стопудовые сапоги, тело жаждало отдыха и покоя. Ледяное дыхание пурги еще чувствовалось всем существом. В мозгу проносились этапы борьбы со снежной стихией. Вспомнил встречу с рыбаками, не выдержал и упрекнул хозяина за то, что вместе с другими он не заметил его, прошел мимо, бросил товарища.

Остяк не сразу пришел в себя, и только окончательно освободившись от испуга, стал рассказывать: после того, как Осип ушел с рыбалки, они не долго оставались у прорубей. Все приметы говорили за то, что надвигается пурга. Рыбу решили не брать. Свалили ее в кучу и оставили около прорубей, а сами поспешно двинулись к дому.

Вскоре и их настигла пурга. Шли осторожно, ощупью, согревались взаимными тумаками в грудь и спину. Намучились, устали, из сил выбились и страха натерпелись вдосталь, – немало ведь самых опытных и крепких людей гибнет в полярную пургу.

Собаки сперва лаяли и рвались вперед, а потом и они умолкли, – примета дурная: «ляжет собака, зароется в снег – плохо дело!»

И … вдруг видят тень какая-то шагает. Подошли и обомлели: и на человека похоже, только во льду весь, лицо не видно и вокруг головы пар. «Водяной – лешак». Напугались и… бежать…

Дома, едва успел обогреться, рассказал как водяной нас от дороги хотел отвести, а тут входишь!

- «Ну сразу – пока лед с твоего лица не упал, не узнали.

«Осип» несмотря на острую боль в жестком еще, не оттаявшем лице, от души смеялся над суеверием рыбака. –

- Ну, а я то куда делся по твоему?

- Да кто же тебя знает? – простодушно ответил остяк, - в этакую пургу один пошел. Где уж ему выбраться, подумали – рукой махнули. Пропал и все!

- А ты вон пришел, да еще и рыбу не бросил – заговоренный видно.

И откуда у тебя сил взялось донести столько.

- х -

Хозяйка разогревала еду.

Едва Осип утолил свой волчий голод и организм окончательно наполнился теплом, его с непреодолимой силой потянуло ко сну. Расположившись около печки он беспробудно проспал восемнадцать часов подряд.

В этом крепком восемнадцатичасовом сне Осип не видел ни жандармов, ни тюрем, ни побегов – ему снились горы, лазурное небо его Родины, чинары, акации, каштаны.

Рабочие районы хмурого туманного Петербурга, сменились пахнувшими нефтью промыслами многоплеменного жаркого Баку…

Как в галерее, прошли перед ним близкие родные лица товарищей по общему делу: интеллигенты, рядовые рабочие.

А вот и Криков! – Ильич! Встречает его и светится своей несгибаемой теплой улыбкой.

«Здравствуйте, Владимир Ильич».

И снова мелькали картины. Но вот поднялась вдруг могучая мозолистая рабочая рука с древком флага. И он видел как рука подымала все выше и выше трепещущее победное Красное знамя!

А за стеной бревенчатого сруба занесенной до крыши приземистой избы, то стихая, то подымаясь с новой силой и яростно бушевала полярная пурга.

1946 г. 26/XII

Москва

Аллилуев Ф.С.

Москва, ул. Серафимовича, д. 2, кв. 326

17-й подъезд.